Дедушка и внучка. Элизабет Мид-Смит

принадлежал к числу самых суровых стариков во всем графстве. «Он тверд, как гвоздь», – говорили о нем.

      Сэр Роджер жестоко поступил со своим сыном и без всякой жалости буквально выгнал его из дома. Только дочь Доротея любила старика. Соседи не хотели сближаться с ним и держались от него на почтительном расстоянии.

      Он никогда никого не приглашал в Сторм и сам никогда не ездил в гости, даже если к нему приходили приглашения. Своей дочери старик тоже не разрешал наносить визиты. Его сердце было плотно закрыто от всего мира. Сердца всегда закрываются, если некому их открыть.

      Но теперь, когда он сидел в гостиной, в той унылой комнате, о которой никто не заботился, в которой ничего не изменилось со дня смерти леди Сезиджер, скончавшейся много лет тому назад, он почувствовал, что странная теплота пробирается к нему в душу. Эта теплота вызывалась близостью ребенка, маленькой, избалованной, непокорной, но доброй черноглазой девочки, приехавшей жить к нему совершенно против его желания и против его воли.

      Однажды утром она, нежданная-незваная, переступила порог дома в Сторме и тонким голоском объявила дедушке, что будет у него жить. С ней приехала женщина, которая привезла верные доказательства того, что Дороти – дочь молодого Роджера и его жены – женщины, которая, по мнению старого сэра Сезиджера, была недостойна вступить в его семью.

      Правда, он ничего не мог сказать о матери Дороти, кроме того, что она была незнатного происхождения, что ее отец жил где-то на ферме в Йоркширском графстве, что она была красива, весела, что она получила хорошее воспитание, сделалась гувернанткой, встретила Роджера в Париже и что он женился на ней. Роджер был счастлив с женой, и у них родилась дочка Дороти. Когда они оба умерли, девочку привезли в Сторм.

      – Пусть остается, – решил сэр Роджер. – Ребенок ни в чем не виноват. Пусть девочка живет с нами, Доротея. Только смотри, чтобы она нечасто попадалась мне на глаза.

      Мисс Сезиджер тихо ахнула от восторга, услышав позволение отца оставить ребенка. Правда, старик говорил недовольным голосом, но он все же позволил Дороти жить в Сторме.

      В тот день, когда начинается наш рассказ, со времени приезда Дороти в Сторм прошла целая неделя, и в течение этих немногих дней девочка уже успела сделаться любимицей, настоящим кумиром всех слуг. Мисс Доротея смотрела на нее со страхом и вместе с тем с обожанием. Всякий, кто не дрожал в присутствии старого Роджера, казался Доротее человеком необыкновенным, на которого следовало смотреть по меньшей мере с почтением.

      «Какое странное дитя, – думал старик. – Право, не могу понять, что она для меня такое? Она порядочно-таки мне надоедает, а между тем…»

      Нежное дыхание спящего ребенка коснулось его, когда он наклонился. В эту минуту старик заметил, что она очень походит на отца. Дороти прошептала в полусне:

      – Дедуля, люблю тебя… Милый дедушка…

      И вдруг что-то похожее на ледяную корку отвалилось от сердца старого лорда. Он медленно поднялся и, еле слышно переступая, сам отнес Дороти в детскую. Сэр Роджер положил ее в кроватку, тепло укутал одеялом, потом, озираясь кругом,