Плененная королева. Элисон Уэйр

ему вазы с фруктами, а потом вдруг ухватился за край стола, и его затрясло.

      – Вы не заболели, отец? – взволнованно спросил Генрих. Насколько ему было известно, Жоффруа ни разу в жизни не хворал.

      – Ерунда, лихорадка. Не стоит беспокоиться, сын мой. – Слова давались ему с трудом.

      Генрих положил мозолистую ладонь на лоб Жоффруа – лоб горел.

      – Не нужно было мне купаться в жару, – проговорил отец, пытаясь улыбнуться. – Наверно, простудился.

      – Вам нужно лечь в постель, сир, – посоветовал Генрих.

      – Да, я, пожалуй, лягу, – согласился Жоффруа.

      Но стоило графу попытаться подняться на ноги, как он тяжело рухнул обратно на стул. Генрих подскочил к отцу с четырьмя воинами, и вместе они подняли больного по винтовой лестнице в спальню наверху, где Жоффруа распростерся на меховой подстилке, которой была укрыта деревянная кровать. Теперь его непрерывно трясло, тело горело, а пальцы были как лед.

      – Напрасно он стал купаться, – сказал один из воинов.

      Генрих сердито уставился на него:

      – Разденьте его.

      – Вы с ума сошли? – возмутился воин. – Его, наоборот, нужно укрыть.

      – Отец и так весь горит. Ему нужно остыть, – возразил Генрих. – Снимите с него одежду.

      Люди неохотно подчинились, оставив на Жоффруа, из соображений приличия, одни штаны.

      – А теперь принесите таз с водой и тряпку.

      Воины ушли, недовольно бормоча, что молодой сеньор спятил – он убьет графа, но, однако, подчинились.

      Генрих обтер смоченной в воде губкой тело Жоффруа, делая это с сыновней готовностью и любовью. Он желал отцу поскорее поправиться.

      – Вы полны сил, отец. Вы должны держаться!

      Жоффруа безжизненно лежал на кровати, взгляд подернулся мутной поволокой. Он что-то бормотал, и Генрих нагнулся над отцом, прислушался. Большинство слов было неразборчиво, но он смог разобрать: «Не делай этого» и «Алиенора». Генрих помрачнел, поняв, о чем говорит отец, но все же предпочел сделать вид, что не понял. Это был всего лишь бред больного.

      Стараясь не вслушиваться в отцовский бред, Генрих просидел у постели Жоффруа всю ночь, но лихорадка лишь усилилась. Чуть поодаль стояли на страже воины, покачивая головами при виде неправильного лечения. Но Генрих перенял эту мудрость у своего старого учителя мастера Мэтью из Лудена, очень сведущего человека, который многому его научил, когда Генрих был в Англии, в Бристоле. Мэтью преподал ему не какие-нибудь книжные, а самым настоящие практические знания. Эти необразованные воины не умели ничего подобного. Генрих знал, что его отец будет жить.

      Но Жоффруа становилось не лучше, а хуже, и бульшую часть второй ночи Генрих провел, торгуясь с Господом. Если Господь пощадит отца, то он, Генрих, готов отказаться от Алиеноры. Он клялся в этом от чистого сердца, хотя представить не мог, как откажется от нее. Бог, казалось, послушал его, и, когда взошло солнце, Жоффруа открыл глаза – они теперь не смотрели безумным взглядом, и впервые с начала