Святая с темным прошлым. Агилета

нестерпим.

      Тут пришла к ней спасительная мысль: а что если поискать в здешних лесах грибов? Склоны гор уже по-осеннему золотятся, жара спала, и после страшного летнего сухостоя то и дело проливаются дожди. Впору пойти груздям да маслятам! Оглядывая окрестности, уже прикидывала Василиса, куда направиться, как вдруг заприметила: кто-то поднимается к ней по тропинке. А кто, пока не разобрать из-за высоких зарослей на склоне.

      Глянув вниз, туда, где офицерши обыкновенно оставляли свои коляски, девушка с удивлением увидела одного оседланного коня. Что это за гостья удалая к ней пожаловала, что ездит в одиночестве да верхом? Но долго рассуждать ей не пришлось: увидела незнакомца и замерла, как завороженная. Был то офицер, да, судя по золотым кистям шарфа, коим он был подпоясан, довольно высокого чина.

      Сильные, темные волосы нежданного гостя колыхались под ветром, как некошеный луг. Причудливым образом сливалось в его лице мужская суть и женские черты: дивные оленьи глаза, мягкие губы в полуулыбке, изящный нос и столь совершенный овал лица, словно бы примерялся Творец вдохнуть в сего человека женскую душу. Но нет, за девицу он не сойдет, хоть в сарафан его ряди! Каменный, округло-твердый подбородок, высокий смелый лоб и до того уверенный в себе взгляд, каким ни одна женщина на свете не взглянет. Что-то дрогнуло в душе Василисы и пригрезилось ей на миг, что, подойдя, сей человек, не спросив на то дозволения, обнимет ее молча и крепко, раскроет ей губы поцелуем и увлечет в пещеру на каменное ложе. Поднесла она руку ко лбу и с силой отерла лицо, точно снимая наваждение.

      Офицер тем временем приблизился и склонился в красивом поклоне. Росту был он среднего, а сложения – плотного, однако двигался чрезвычайно грациозно и тем напоминал лицедеев, что Василиса первый и последний раз в жизни видела в день батюшкиной кончины.

      – Здравствуй… пустынница! – произнес он с улыбкой.

      – Здравствуйте, ваше благородие! – еле выговорила Василиса сухими, как песок, губами.

      Жгучий стыд объял ее, впервые за все это время. Донельзя устыдилась того, чего не стыдилась прежде: черных от пыли обмоток у себя на ногах, изношенной рубахи с оторванными выше локтя рукавами и еще того, что с самой масленицы не гляделась она в зеркало.

      – Вижу, правду говорили наши гарнизонные дамы, – продолжал офицер. Ласковый был у него взгляд и веселый.

      – Что же они говорили?

      – Что объявилась в горах отшельница самой праведной и строгой жизни.

      Внешне был офицер почтителен, но мягкие, упругие губы его так и готовы были дрогнуть в улыбке, будто не верил он ни единому слову, которое произносил.

      – Да я не то чтобы отшельница… – пробормотала Василиса.

      – Кто же ты?

      – Вот живу тут по милости Божьей, – уклонилась девушка от ответа.

      Офицер промолчал, но можно было биться об заклад, что про себя он подумал: «Любопытно!»

      – И каково тебе тут живется? – спросил он чуть погодя. – Чем питаешься? Поди, акридами и диким медом[4]?

      – Если

4

Акридами (саранчой) и диким медом питался в пустыне, согласно Евангелию, Иоанн Креститель.