Мотылек в бамбуковой листве. Ян Михайлович Ворожцов

в окно не выглянули? – показал рукой Данила.

      – Не додумался.

      – А из чего стреляли, по-вашему?

      Акстафой пожал плечами:

      – Да по звуку пистолет стрелял. И… ружье?

      Ламасов спросил:

      – Что конкретно вы слышали из разговора?

      – Ну, Ефремов о каком-то Тарасе говорил.

      – О Тарасе?

      – Да, это имя я слышал отчетливо.

      – Что именно Ефремов сказал?

      – Ну… мол, спрашивал, ты моему Тарасу в спину стрелял?

      – То есть Ефремов именно спрашивал?

      Акстафой странно промолчал.

      – …уверен не был? – докончил Варфоломей.

      – Может, и не был, но о Тарасе он точно говорил.

      Данила и Ламасов коротко переглянулись.

      – Вы не ошибаетесь, Алексей?

      – Вот… вы так сомневаетесь, ей-богу, и меня сомневаться заставляете! Но я точно слышал, что Ефремов так и говорил, и кричал он громко, кричал, мол, профурсетка фашистская..!

      – Профурсетка фашистская? – с ухмылкой спросил Данила.

      – Да, так и сказал, богом клянусь, своими словами… ушами, то есть, слышал, мол – за Тараса ответишь мне, и пошло поехало, у меня сердце в груди скакало бешено, но я четко слышал, у нас ведь, говорю, стены – что нет стен, хотя я за эти месяцы ни одного кривого слова от Ефремова не слышал, а тут – на те! – как понесло, и до стрельбы дошло.

      – Вы это… Егора Епифановича плохо знали, – сказал Данила.

      – А имен никаких не слышали, кроме Тараса?

      Акстафой задумался.

      – Не могу вспомнить, но, по-моему, нет.

      – Ясно. Но вы покумекайте.

      – Покумекаю.

      – Скажите, а Ефремов к вам на днях не заходил?

      Акстафой пожал вялыми плечами:

      – Он изолированно держался, как и я.

      – То есть – нет?

      – Нет… Зачем бы ему?

      – Он вас не просил ему спиртное купить?

      – Ничего я ему не покупал.

      – И по квартире ему не помогали?

      – Он не просил, а я – не предлагал.

      – А посторонние вам не попадались на глаза?

      – У нас тут, товарищ лейтенант, блудилище настоящее, проходной двор, публика тут всякая крутится, по ночам в особенности, кто покурить да потрындычать забежит, кто от мороза погреться у батарей, бомжи да шалашовка всякая дворовая лезет, торчки занюханные, ночью сна нет, орут как резаные да хохочут по нервам, кошек и собак запускают, ишь ты, какие жалостливые, а потом сортирня – мочой воняет, да и сейчас половина квартир-то уже пустует, народ отсюда при первой возможности, при первой удаче – хвать! – и когти рвет, уродливый это район. Но я ничего не могу утверждать. Я и сам-то тут надолго засиживаться не планирую. Дураком буду! А патрулируют пусть участковые ваши, кто здесь чем занят.

      – Понимаю.

      Ламасов выключил диктофон – валики синхронно перестали вращаться, пленка перестала накручиваться, – и поднялся.

      Акстафой спросил, как бы из учтивости, из человечности:

      – А