Эпос о бессмертном Ивановиче. Марк Доджо

деревья, Иванович заметил в заборе небольшую дырку, а в ней – выжидающе замерший кончик кошачьего носа, скорей всего, имевшего отношение к исчезновению жареной рыбы, оставленной Ивановичем в тарелке на кухне, и проводив сощуренным взглядом таявшую в безбрежном голубом небе белую дорожку, вернувшись в рыцарский замок, обретший после ремонта вторую молодость, до конца дня Иванович был занят разными делами по дому, а незадолго перед сном открыв на закладке книгу, увлекшись чтением, когда пришла пора "дать отбой", он потянулся к настольной лампе, как вдруг услышал раздавшийся в зацементированных мозгах знакомый голос:

      – Читай дальше, —

      и уступив бессмертию, пожелавшему узнать историю жизни немецкого танкиста, в годы Второй мировой войны оказавшегося на Восточном фронте и честно живописавшего обо всем, что ему удалось увидеть и пережить, включая смерть товарищей, ранения, плен и долгожданное возвращение домой, дочитав до конца и пытаясь уснуть, Иванович вдруг вспомнил, как давным-давно, много лет назад, перед полетами в первую смену, прислушиваясь к доносившимся со спортивной площадки неразборчивым голосам и ударам мяча, он лежал с закрытыми глазами, ощущая легкое, едва осязаемое прикосновение к лицу теплого летнего ветерка, и превратившись в невесомую пушинку, парящую между небом и землей, он не заметил, как оказался наедине с загадочными туманностями, галактиками и мириадами звезд, и завороженный струящейся с небес божественной тишиной, замерев в немом восторге, он увидел сверкавшие великолепием купола семи небес, а еще выше – миры загадочной Брахмалоки, в которых растворялись все созданные умом иллюзии, различия и сомнения, а также причины, их порождающие, а над всем этим – сиявшие в отдалении величественные и могущественные миры Бесконечного, как вдруг с небес отчетливо прозвучало: "упорствуй в собственном принципе добра", но больше Иванович ничего не расслышал, быть может, по этой причине в его личном деле, в служебных аттестациях и характеристиках, объективно отражавших летные, организаторские и другие личные качества Ивановича, такие как преданность партии, верность воинскому долгу и готовность по первому приказу командования не колеблясь выполнить самое ответственное задание, со временем появились записи: "неоднократно нарушал дисциплину", "бывает высокомерен", "замечен в пререканиях со старшими по званию" и даже – "склонен к неподчинению", но все эти мелкие происки и интриги начальства, сводившего счеты с неподдающимся перевоспитанию Ивановичем, после выхода на пенсию для него уже не имели значения, и просыпаясь по привычке ни свет ни заря, он обливался холодной водой, до покраснения обстукивал ладонями тело, поглядывая на будильник, быстро одевался и, собравшись, захлопнув за собой калитку, с термосом, завернутым в бумагу бутербродом и заведенной внутри пружиной бодрой походкой маршировал к морю встречать рассвет, вспоминать оставшееся за плечами былое и, всматриваясь в плывущие за горизонт миражи,