104 страницы про любовь. Эдвард Радзинский

я хочу, чтобы ты осталась.

      – Хочешь, да? Ну тогда я, пожалуй, останусь.

      – Я придумал! – сказал Оператор. – Грандиозный переход к утру! Значит, утром он просыпается, видит ее. Так, да? – и он зашептал что-то на ухо Режиссеру: – Гениально, да? И сразу – парк.

      – Главное – как можно меньше идиотского текста!

      А потом был парк, жаркий весенний день, и она двигалась в этом солнечном дне. И солнце на его ладони, когда она по ней гадала, и солнце в уголочке ее рта, и ощущение радостного, длинного, уверенного счастья, потому что тогда он еще верил, что самое настоящее счастье еще только будет. А думать так – тоже счастье!

      Он целовал ее, а она вырывалась и все говорила:

      – Не надо! Ну что хорошего!

      – Сережа, я жду! Текст!

      – Но вы же сказали – текста не надо.

      Режиссер сумрачно посмотрел на него, и Сережа начал читать:

      – «К вечеру они остались без денег. Дело было перед стипендией. Они сдали бутылки, сосчитали всю мелочь и купили колбасы, хлеба и пива», – здесь Сережа остановился и грозно заорал в мегафон: – Пиво-колбаса для эпизода!

      – Куплено, куплено, – сказала Женщина с никаким лицом.

      Сережа разочарованно продолжил читать:

      – «Они пили холодное пиво. Луч заходящего солнца пробил маленькую комнату. Красный шар грозно стоял над домами, но прохлада уже спускалась на город».

      – Так, – сказал Режиссер и начал прохаживаться вдоль стены. – Так.

      На стене была народная надпись: «Начальник 2-го участка 3-го блока Вася – педораз». Народную мудрость Сереже было велено закрасить еще на прошлой неделе, но сейчас Режиссер ее не увидел – его посетило вдохновенье.

      – Так, – повторял он самозабвенно и обратился к Оператору: – Значит, он смотрит на нее, а она, как всегда, торопливо отвернулась. Он дотрагивается до ее щеки кончиками пальцев. Она, не оборачиваясь, медленно начинает тереться щекой о его пальцы. Потом она отодвинулась и…

      – Здесь написано: «Она не отодвинулась», – радостно сказал Сережа.

      Она не отодвинулась, а все продолжала касаться щекою его руки.

      – Знаешь, сегодня в парке я вдруг подумала: вот когда-нибудь мы станем с тобою старичками и будем вспоминать об этом дне. Глупость! Глупость! Ни слова умного не могу с тобой сказать! Что за черт! Без тебя я с тобою так лихо разговариваю.

      В тот вечер – в самый прекрасный их вечер – она много плакала. Плакала, когда он целовал ее и когда шептал ей что-то. А он никак не мог понять, почему она плачет.

      – Ну что ты… ну все ведь хорошо… ну что? Что?

      – Не знаю. Мне хочется почему-то, чтобы сейчас был снег… и я нырнула головою в этот снег, и только ноги мои оттуда торчат… жа-алкие.

      Потом она вдруг вскочила и забегала по комнате, смешно мотая головой, смахивая слезы и приговаривая: «Надоело, надоело».

      Потом вдруг остановилась и добавила:

      – Совсем сдает девушка, пора уходить от тебя.

      – Прекрасно! – Режиссер торжественно обратился к Оператору: – Прекрасно! Все это фуфло, парк и