Лель, или Блеск и нищета Саввы Великолепного. Леонид Бежин

что хорошо бы Савве Ивановичу послушать, какие тут дела творятся.

      – Вот что, милый, пойдем-ка к моему мужу. Он бывалый и опытный человек. Ты ему все подробно расскажешь.

      И, взяв Фотиньку за обезьянью лапку, повела его, как поводырь ведет слепого.

      Этюд восьмой

      Выступает с критикой капитала

      Они вместе, ускорив шаг, догнали Савву Ивановича и Кукина. Да те и сами поджидали Елизавету Григорьевну и высматривали ее за сквозящим на солнце орешником. Еще немного и отправились бы на розыски, но тут она сама появилась, да не одна, а с карлой, правда, не длиннобородым, как его обычно изображают, а бритым, лишь с нежной порослью на морщинистом личике.

      – Вот, познакомьтесь. Фотинька. Здешний грибник и философ-мудрец. – Про отца-колдуна она, чуждая суеверий, не упомянула.

      Савва Иванович с преувеличенным старанием нагнулся и даже козырьком приставил ко лбу ладонь, чтобы получше разглядеть философа, словно тот и сам был не больше гриба, спрятавшегося под елкой.

      – Мудрец? А сапог-то продран – вон палец торчит. – Савва Иванович уличающим жестом указал на торчащий из сапога палец, и Фотинька мигом застыдился – спрятал ногу за ногу. – И о чем же он мудрует, сей философ?

      Елизавета Григорьевна дала ответ, сопровождаемый вздохом учительницы, снисходительной к шалостям и проказам ученика, но вынужденной перед директором показать свою строгость:

      – Выступает с критикой капитала…

      – Марксист, стало быть?..

      – Не знаю, какой он марксист, но грех такой – критиковать – есть.

      – А тут и знать ничего не надо. Раз критикует, значит, натуральный марксист. – Савва Иванович судил с убежденностью, поскольку когда-то и сам был причастен – если не к марксистам, то к критикам начальства и участникам студенческих волнений.

      – Небось под надзором полиции состоишь? – Кукин собрался тоже поучаствовать в допросе.

      – Никак нет. Не состою, – по-солдатски доложил Фотинька и состроил плаксивую мину.

      – Смотри у меня. А то ишь… призрак бродит по Европе.

      Савва Иванович решил, что хватит страху нагонять, и спросил незадачливого марксиста:

      – А какую работу можешь делать – помимо того что капитал обличать?

      – Работу? Я, барин, всякую работу могу. – Фотинька сразу признал в Савве Ивановиче хозяина. – Ей-богу, всякую. Ты не смотри, что я такой маленький. Я верткий, ухватистый и ловкий.

      – А учился чему?

      – Грамоту знаю. Меня господа грамоте учили.

      – Какие господа? Аксаковы?

      – Малость и Аксаковы учили, а все больше Трубецкие. Я у них служил.

      – Кем служил-то?

      – Карлой. Забавлял их. Они меня гостям любили показывать. Ну и по дому управлялся, прислуживал. Даром хлеб не ел.

      Елизавета Григорьевна на ухо мужу шепнула, что Трубецкие пытались спасти от вырубки дубовую рощу, купленную Головиным.

      Савва Иванович удивился, что о дубовой роще ничего не знал. Сводчик, сватавший усадьбу, скрыл от него, умолчал. Выпитая за здоровье Мамонтовых бражка