Выстрел в спину на Машуке. Заказное убийство Лермонтова. Николай Фёдорович Шахмагонов

кругу, они чувствовали незримую, но непреодолимую преграду, выросшую между ними».

      И всё же Лермонтов переборол в себе это чувство неприятия. В канун своего отъезда на Кавказ, Лермонтов, по словам Араповой, к великому удивлению Натальи Николаевны, сел на освободившееся возле неё место и заговорил. Арапова писала:

      «Он точно стремился заглянуть в тайник её души и, чтобы вызвать её доверие, сам начал посвящать её в мысли и чувства, так мучительно отравлявшие его жизнь, каялся в резкости мнений, в беспощадности осуждений, так часто отталкивавших от него ни в чем перед ним не повинных людей».

      И очень важно мнение Араповой о силе и мощи таланта Лермонтова, в котором не сомневалась Наталья Николаевна: «Может быть, в эту минуту она уловила братский отзвук другого, мощного, отлетевшего духа, но живое участие пробудилось мгновенно, и, дав ему волю, простыми, прочувствованными словами она пыталась ободрить, утешить его, подбирая подходящие примеры из собственной тяжелой доли. И по мере того как слова непривычным потоком текли с ее уст, она могла следить, как они достигали цели, как ледяной покров, сковывавший доселе их отношения, таял с быстротою вешнего снега, как некрасивое, но выразительное лицо Лермонтова точно преображалось под влиянием внутреннего просветления».

      Лермонтов не стеснялся признаться в том, что заблуждался, избегая Натальи Николаевны. Он прямо сказал:

      «– Когда я только подумаю, как мы часто с вами здесь встречались!.. Сколько вечеров, проведённых здесь, в этой гостиной, но в разных углах! Я чуждался вас, малодушно поддаваясь враждебным влияниям. Я видел в вас только холодную неприступную красавицу, готов был гордиться, что не подчиняюсь общему здешнему культу, и только накануне отъезда надо было мне разглядеть под этой оболочкой женщину, постигнуть её обаяние искренности, которое не разбираешь, а признаешь, чтобы унести с собою вечный упрёк в близорукости, бесплодное сожаление о даром утраченных часах! Но когда я вернусь, я сумею заслужить прощение и, если не слишком самонадеянна мечта, стать когда-нибудь вам другом. Никто не может помешать посвятить вам ту беззаветную преданность, на которую я чувствую себя способным.

      – Прощать мне вам нечего, – ответила Наталья Николаевна, – но если вам жаль уехать с изменившимся мнением обо мне, то поверьте, что мне отраднее оставаться при этом убеждении».

      Когда случилась трагедия в Пятигорске, когда пуля, выпущенная из пистолета очередного нелюдя оборвала жизнь того, кто мог нам заменить Пушкина, Наталья Николаевна очень горевала, и в тоже время призналась со слезами на глазах:

      – Мне радостно подумать, что он не дурное мнение обо мне унёс с собою в могилу.

      Сила Лермонтовских строк обрушилась на негодяев, обрушилась с гневным обличением…

      (…) Не вы ль сперва так злобно гнали

      Его свободный, смелый дар

      И для потехи раздували

      Чуть затаившийся пожар?

      Что ж? веселитесь… – он мучений

      Последних вынести не мог:

      Угас,