Милая нечисть. Лариса Львова

у тебя есть?!

      – Не смей мне приказывать! – Верхняя губа гругаша дернулась, показав острые мелкие зубы. – Мне стыдиться нечего. А ты, если любишь, примешь меня как есть!

      Тихон представил, что скажут соседи, когда увидят гругаша – в разных обличьях. И застонал.

      – Нет… Не смогу я так!

      По закутку пронесся смерч, залепив Тихону глаза паутиной. Когда он проморгался, гругаша уже не было. Только заскулило что-то в печной трубе и сгинуло.

      Тихон сполз по стене, прижал к себе прялку и завыл в голос.

* * *

      – Пожар! Горим!

      Крики переполошили всю улицу. Горел один из самых справных домов, пятистенок с богато изукрашенными резьбой наличниками. И по-чудно́му горел – словно огненный столп пробился из подполья, разворотил печь и вырвался через трубу. Трещала, пузырилась краска на железных листах, покрывающих крышу.

      Хозяин тащил за узду из распахнутых ворот коня, а тот метался из стороны в сторону, пугаясь и ревущего пламени, и собравшейся толпы. Хозяйка в наспех наброшенной шубе прижимала к себе увесистую шкатулку и слезно причитала о погибающем добре.

      Зеваки оживленно переговаривались:

      – Маланья говорила, домовой ей привиделся…

      – Знамо дело – к пожару! Верная примета.

      – Ну! А потом выть начал. Три дня без передышки, совсем житья не стало. Вот они попа и позвали – отслужить молебен, дом святой водой окропить.

      – Так с утра надо было! Кто же на ночь-то глядя отчитывает… – Ох, батюшки! А поп-то где?!

      – В окно выскочил!

      Из развалившейся печной трубы вырвались клубы черного дыма, закрутились с воем. Зеваки боязливо попятились. – Свят, свят, спаси и помилуй… – С нами крестная сила!

      Черный дым уплотнился, принял форму зайца, оторвался от крыши и помчался по небу, застилая звезды.

      – Нечистый скачет!

      Люди усердно крестились, особо пугливые порскнули кто куда, подальше от обреченного дома. И только самые стойкие заметили, что пожар сам собой начал униматься, а когда прибыла пожарная бригада, погас совсем, словно не было уже в доме силы, раздувающей огонь.

* * *

      В порту воняло так, что в носу свербело. Тихон высморкался, подтянул ремешок тощей заплечной котомки и решительно зашагал в сторону причала. Тому, кто все потерял, уже ничего не страшно.

      – Куда прешь, дерефня? – послышался хриплый голос откуда-то сверху.

      Тихон задрал голову. На пирамиде пустых бочек сидел маленький, меньше домового, человечек в огромной кожаной треуголке, в замурзанной куртке синего сукна, в полосатых вязаных чулках и черных башмаках с пряжками. Человечек курил длинную закопченную трубку, выпуская аккуратные колечки ароматного дыма.

      – А в глаз? – хмуро буркнул Тихон. – Ты кто такой, чтобы честного прохожего лаять?

      – Я-то? – Незнакомец докурил и не спеша выбил трубку.

      – Я Клабаутерман.

      – Слыхал, – кивнул Тихон.

      Корабельный дух недоверчиво хмыкнул.

      – И что именно ты