Проект «ХРОНО». За гранью реальности. ЛИХОБОР

блять… Он стоял, ссутулившись, запустив руки в карманы брюк, смотрел на выжженную поляну. Вот сейчас вернусь в овраг, а там – нет ничего. Ни барахла, ни парня этого. Ну тогда надо вещи собирать и в Чернево ехать. Получать у Кузьмича, фельдшера, направление в дурдом. Допился, еби вашу мать… Он показал головой. За свои годы не раз видел, как людей накрывает белая горячка, но, чтобы так заковыристо, с летающими тарелками, фашистами и параллельными мирами, это было в новинку. Пошел обратно, мозги работали тяжело и натужно, как мухи, ползающие в меду. На подходе к оврагу, прошиб пот, неизвестно что было лучше, осознание собственного помешательства или анализ реальности, которая была за гранью понимания.

      Но к радости ли, к беде ли, в овраге все было по-прежнему. Так же, уткнувшись в мох лицом, лежал без сознания молодой пилот, свезенные в кучу вещи были там, где Лопатин их оставил. Он немного постоял, хмыкнул и принялся энергично забрасывать груду принесенных с корабля вещей сломанными после взрыва ветками, валявшимися вокруг. Закончив, подошел к пилоту и со словами: «ну терпи теперь, парень» взвалил Кудашева на спину и полез из оврага. Выбрал местечко, где склон не был таким крутым. Но все равно тащить здоровенного парня на закорках было тяжело. Василий смачно матерился и сопел пересохшим горлом все время, пока не оказался наверху. Отдышался, похлопал себя привычным жестом, по карманам и который раз вспомнил, что оставил сигареты со спичками на крыльце. Лопатин взвалил стонущего пилота на спину и тяжело побрел через лес к дому, от души матерясь и кряхтя. Ему, разменявшему шестой десяток мужику, хоть и крепкому, тащить дюжего парня через густые заросли было непросто. «Еб твою. Кто бы мне вчера рассказал, что я раненого фашиста домой тащу… по еблу железно бы отгреб! А ты, фашист, тяжелый…» Дорога до пасеки заняла у него почти два часа. Четыре раза Андреич останавливался передохнуть. Опускал на траву Кудашева, которого никак не мог перестать про себя называть фашистом, садился рядом и тяжело сипел, пытаясь восстановить дыхание. Ругал себя за то, что запустил за последний год здоровье, превратясь в сущую развалюху. Метрах в двухстах от дома, уже в подлеске, зацепился за торчащий корень и упал навзничь, придавив пилота. Потом испуганной припал к груди с нашитым нацистским орлом… Вроде дышит!

      На околице его встретили пес и котяра. Серко, как ни странно, не стал брехать, хотя всегда чужих облаивал злобно и долго, а кот лез потереться о ноги. Василий с «фашистом» на закорках чуть не загремел о кота и покрыл животное многоэтажно по его кошачьей матери. Кот сбежал за угол и потом опасливо топорщил усы, выглядывал из приоткрытой двери конюшни.

      Опускались сумерки. Когда Лопатин втащил пилота в избу и положил на свою кровать, так и не заправленную с утра, как раз ходики с кукушкой на простенке пробили девять вечера. Кукушка в старых часах, еще при НЭПе привезенных отцом из Смоленска, высовывалась из домика исправно,