Голливудская трилогия в одном томе. Рэй Брэдбери

– их была целая студия – подпевали! – радостно воскликнула старуха, от приятных воспоминаний ее плоть словно помолодела, голова слегка приподнялась, глаза блеснули, точно осколки стекла. – «Когда в горах весна».

      – «Милая Сью», «Голубые небеса», – подхватил я.

      – О, они были прелестны! Канарейки. Правда?

      – Прелестны. – Мне в то время было десять, и я старался понять, как эти чертовы птицы умудряются так верно вторить музыке. – Я тогда сказал маме, что клетки, наверно, выстилают дешевыми нотами.

      – Похоже, вы были неглупым мальчуганом. – Голова в изнеможении упала, старуха закрыла глаза. – Теперь таких не бывает.

      «И никогда не было», – подумал я.

      – Но на самом деле вы ведь пришли, – опять прошелестела она, – не из-за канареек?..

      – Нет, – признался я. – Я насчет того старичка, что снимал у вас…

      – Он умер.

      Я не успел ничего спросить, как она спокойно продолжила:

      – Я не слышала, как он возится внизу на кухне, со вчерашнего утра. Ночью тишина мне все объяснила. Когда сейчас вы открыли дверь внизу, я так и знала: кто-то идет с плохими вестями.

      – Сожалею.

      – Не стоит. Я его совсем не видела, разве только на Рождество. За мной ухаживает моя соседка, приходит два раза в день, поправляет постель, приносит еду. Значит, он умер, да? Вы хорошо его знали? А похороны будут? Там на бюро пятьдесят центов. Возьмите, купите от меня букетик.

      Денег на бюро не было. И бюро тоже не было. Но я сделал вид, будто есть и то и другое, и сунул в карман несуществующие центы.

      – Приходите через шесть месяцев, – прошептала она. – Я тогда поправлюсь. И снова буду продавать канареек, и… Вы смотрите на дверь! Вам надо идти?

      – Да, мэм, – виновато сказал я. – Хочу предупредить – у вас входная дверь не заперта.

      – Ну и что? Кому нужна такая старуха, как я? – Она в последний раз приподняла голову.

      Глаза вспыхнули, лицо исказилось, словно что-то отчаянно билось у нее внутри, стремясь вырваться наружу.

      – Никто больше не войдет в этот дом, никто не поднимется по лестнице! – выкрикнула она.

      Голос смолк, словно радиостанция, оставшаяся за холмами. Веки опустились, она медленно выключалась из действительности.

      «Господи, – подумал я, – да ведь ей хочется, чтобы кто-то поднялся сюда и оказал ей ужасную услугу! Только не я!» – пронеслось у меня в голове.

      Глаза у нее широко раскрылись. Неужели я произнес это вслух?

      – Нет, – проговорила она, пристально вглядываясь мне в лицо. – Вы не он.

      – Кто?

      – Тот, кто стоит у моей двери. Каждую ночь. – Она вздохнула. – Но никогда не входит. Почему?

      Она остановилась, как часовой механизм. Еще дышала, но уже хотела, чтобы я ушел.

      Я взглянул через плечо. В дверях ветер шевелил пыль, там словно туман клубился, как будто кто-то стоял и ждал. Что-то или кто-то, кто появлялся каждый вечер и стоял в холле.

      Я направился к дверям.

      – Прощайте, – сказал я.

      Молчание.

      Надо бы остаться, выпить с ней чаю, пообедать, позавтракать.