Голливудская трилогия в одном томе. Рэй Брэдбери

повесил трубку.

      Не успел я перейти через дорогу, а я бежал, закрыв глаза, как телефон зазвонил снова.

      Я застыл посреди улицы, уставившись на будку, боясь дотронуться до трубки, боясь снова услышать лишь чье-то дыхание.

      Но чем дольше я стоял, рискуя, что меня задавят, тем больше звонки из телефонной будки казались мне звонками с кладбища, похоронными звонками, сулившими плохие вести, как зловещие телеграммы. Пришлось вернуться и снять трубку.

      – Она еще жива, – услышал я чей-то голос.

      – Кто? Пег? – взвыл я.

      – Спокойнее, – сказал Элмо Крамли.

      Я привалился к стене будки, ловя ртом воздух. Наконец успокоился, но разозлился.

      – Это вы только что звонили? – задыхаясь, спросил я. – Откуда вы знаете этот номер?

      – Да каждый в этом проклятом городе слышал, как заливается этот телефон, и видел, как вы к нему несетесь.

      – Ну и кто же еще жив?

      – Старушка с канарейками. Я проверил вчера поздно вечером.

      – Так то вчера.

      – Но, черт побери, я звоню вам не поэтому. Вечером приходите ко мне домой. Я сдеру с вас шкуру.

      – Почему?

      – Что вы делали возле моего дома в три часа ночи?

      – Я?!

      – Лучше позаботьтесь о хорошем алиби, вот что. Не люблю, когда за мной следят. Буду дома около пяти. Если быстро оправдаетесь, может быть, получите пиво. А будете таращить глаза, выгоню под зад коленкой.

      – Крамли! – взвыл я.

      – Извольте явиться. – Он повесил трубку.

      Я медленно побрел к дому.

      Телефон зазвонил снова.

      Пег!

      Или тип с леденящим дыханием?

      Или Крамли издевается?

      Я со страхом распахнул дверь, вбежал в квартиру, захлопнул за собой дверь и тут же с мучительной тщательностью вставил в «Ундервуд» чистый белый лист, предназначенный для Элмо Крамли, и заставил его говорить мне только приятное.

      На Венецию опустилось не меньше десяти тысяч тонн тумана, он подступил к моим окнам и проник ко мне в комнату сквозь щели под дверью.

      Каждый раз, когда у меня в душе наступает сырой и безрадостный ноябрь, я знаю: пришло время уйти подальше от океана и найти кого-нибудь, кто бы меня подстриг.

      В самой стрижке есть что-то успокаивающее кровь, умиротворяющее сердце и исцеляющее нервы.

      И потом, у меня в мозгу все еще звучал голос старика, с трудом выбирающегося из морга: «Боже мой, боже мой, кто же это его так безобразно обстриг?»

      Разумеется, в этом безобразии был повинен Кэл. Так что у меня имелось несколько причин нанести ему визит. Кэл – самый плохой брадобрей в Венеции, а может быть, и в целом мире. Но дешевый! Он так и влечет к себе сквозь волны тумана, ждет, бряцая своими тупыми ножницами, грозно размахивая жужжащей, словно шмель, электрической машинкой для стрижки, от которой бедные писатели и другие ничего не подозревающие заходящие к нему клиенты теряют дар речи и впадают в шок.

      «Кэл, – думал я, – откромсай-ка эту тьму.

      Покороче спереди. Чтобы все видеть.

      Покороче на висках. Чтобы все слышать.

      Покороче на затылке. Чтобы чувствовать, как ко мне подбираются