Сибирский папа. Наталия Терентьева

я видела, как уводят Байхэ, а она растерянно оглядывается. Ее большая розовая сумка осталась лежать на земле совсем недалеко от меня. Я попробовала дернуться за сумкой, получила тычок под ребра и больше сопротивляться не стала. У меня не было ни сил, ни смелости драться с двумя мужчинами в темной военной форме в касках. Всё было как во сне, в дурном, из которого нельзя вырваться и который не кончается.

      Немного пришла в себя я уже в отделении полиции, куда нас очень быстро привезли в трех белых закрытых грузовиках, наверное, оно было где-то рядом. Чего так испугались власти? Организованной студенческой силы? Так не было у нас никакой силы. Сила – у них, причем быстро реагирующая. У нас же было только наивное легкомыслие и чужая провокация. Если бы мы были организованы, то как-то разобрались бы с этими ребятами, которые стали пускать шашки и задираться к иностранцам. Но объяснить это стражам порядка было невозможно (порядок, судя по всему, охраняется у нас лучше, чем делается все остальное).

      В камере, куда поместили меня, не было Гены, зато оказались почти все иностранцы. Индианки в оранжевом и желтом сари, несколько китайцев, один с сильно разбитым лицом, перепуганная Байхэ, у которой была разорвана на плече ее футболка с зайчиком. Она очень переживала о своей сумке, в которой остался паспорт и телефон, я как могла успокоила ее, что наверняка кто-то подобрал сумку, хотя сама не очень в это верила. Больше всех возмущался и кричал швейцарец, я подошла к нему и, аккуратно положив ему руку на плечо, стала говорить по-английски. Он сначала отвечал по-немецки, злился, крутил головой, скидывал мою руку, но я продолжала говорить, потому что видела, что китайцы, поначалу притихшие, теперь стали волноваться и тоже пытались что-то кричать.

      Я понимала, если мы будем продолжать так себя вести – некоторые из нас, – то ничем хорошим это не закончится. Международным скандалом, но это потом. А сначала никто разбираться не будет – китаец ты или швейцарец – вломят им и заодно остальным. Я, например, совершенно не готова была ни к тычкам, ни к брандспойтам, ни к мату, которым нас поливали и там, и здесь. За что? За провокаторов, которым вообще непонятно, что надо было? Чем мы могли им помешать? Я постаралась начать общий разговор на тему того, кто были эти местные, какие силы представляли, зачем пошли за нами – случайно или нет. Кто-то вступил со мной в разговор, швейцарец, нехотя, но отошел от решетки, через которую он пытался установить контакт с полицейскими, наивный европеец!

      – Не переживайте, – говорила я по-английски, радуясь, что у меня хватает запаса слов, и я умею их связывать в понятные людям предложения. – Всех иностранцев быстро выпустят и еще извинятся перед вами. Наших – не знаю.

      – Нам надо очень спокойно быть! – поддержала меня по-русски Байхэ, поправляя растрепанные волосы. – Не волнуйтесь!

      Очень скоро к нам подошел полицейский и позвал… меня. Я думала, что со мной хотят поговорить как с самой разумной – такой я себя ощущала в тот момент, потому что мне удалось несколько успокоить