Книга снов. Нина Георге

небо.

      Я слышу, о чем они думают.

      Женщина за рулем до последнего старалась увернуться.

      Это все свет встречных машин, он ослепил ее. Все из-за света. Она просто не заметила его.

      Я думала, это пьяный, когда он рухнул на проезжую часть.

      Он еще жив?

      Я узнаю нищего в поношенном смокинге, который расталкивает окружившую меня толпу, и на мгновение снова замечаю небо, такое бесконечно прекрасное.

      Я закрываю глаза. Немного отдохну, а потом встану и пойду дальше, приду почти вовремя. Когда будут оглашать присутствующих в День отца и сына, то до нас, до Сэма и до меня, дойдут не сразу. У него фамилия матери, он почти в самом конце списка.

      Дорогой папа,

      мы не знаем друг друга, и мне кажется, это нужно исправить. Если ты тоже так считаешь, приходи 18 мая на День отца и сына в школу Колет-Корт. Это школа для мальчиков, отделение школы Святого Павла, в районе Барнс, прямо на берегу Темзы. Я буду ждать тебя на улице.

Сэмюэль Ноам Валентинер

      Сэм, я скоро буду. Только передохну немного.

      Кто-то снова открывает мне глаза. Край моря виднеется далеко, очень далеко, далеко надо мной, и какой-то мужчина, склонившись над поглотившей меня морской воронкой, что-то кричит. На нем медицинская униформа и солнечные очки в золотой оправе. От него пахнет куревом.

      Вижу свое отражение в стеклах его очков, окаймленных золотом, – свое отражение и то, как пустеет мой взгляд, как он стекленеет. Я читаю мысли санитара.

      «Старик, – думает он, заглядывая в воронку, – не надо, старик, не умирай. Пожалуйста. Не умирай».

      Высокий протяжный звук подводит прямую черту под моей жизнью.

      Не сейчас!

      Не сейчас! Еще слишком рано!

      Еще слишком…

      Слишком…

      Протяжный звук оборачивается барабанным боем.

      Я спрыгиваю.

      День 15-й

СЭМ

      14:35. Сэмюэль Ноам Валентинер.

      Пациент: Генри М. Скиннер.

      Я писал это уже четырнадцать раз.

      Но каждый день приходится записываться снова, и каждый день миссис Уолкер протягивает мне черную планшетку с бланком, на котором я печатными буквами фиксирую время, свое имя и имя пациента, к которому пришел.

      Строчкой выше стоит Эд Томлин. Эд Томлин тоже навещает моего отца, всегда за несколько часов до меня, пока я в школе. Кто это?

      – Я уже был здесь вчера, – говорю я миссис Уолкер.

      – Знаю, милый.

      Женщина в приемном покое Веллингтонской больницы лжет. Она не узнает меня. Ложь имеет свое звучание, она белее по сравнению с обычным голосом. На бейдже над ее левой грудью красуется ее имя, напечатанное большими буквами: ШЕЙЛА УОЛКЕР. Она называет меня «милый», потому что не знает моего имени. Англичане – они такие, ненавидят говорить друг другу правду в лицо, считают это грубостью.

      Шейлу Уолкер тяготят тени прошлых лет, я это вижу, потому что вижу подобное при взгляде на большинство людей. У одних этот груз велик, у других – меньше, у детей его вовсе нет. Если человека мучают