Девичьи игрушки. Андрей Чернецов

плечи и, притянув вплотную к себе, впился взглядом ему в глаза. Лицо с впалыми щеками густо напудрено, и все равно можно было разглядеть на нем старые шрамы, словно от ожогов.

      Из его рта дурно пахло, и Ванюшка попытался отстраниться.

      Не вышло. Ферт вцепился в него намертво. Да еще и мурлыкал себе под нос странную песенку:

      Marlbrough s'en va-t-en guerre,

      Mironton, mironton, mirontaine…

      Длился осмотр пару минут, показавшихся бесконечными.

      – Прошивет грешно и умрет смешно… – пробормотал себе под нос худосочный и наконец отпустил добычу.

      Развернулся и медленно пошел к расписному рыдвану, стоявшему неподалеку от церкви. С облучка мигом соскочил ражий молодец и услужливо распахнул перед стариком дверцу. Тот немного замешкался, что-то сказал своему служителю, вяло махнув рукой в сторону стоявшего столбом Вани. Кучер внимательно посмотрел на мальчика, кивнул и ответил худосочному на чужеземном наречии.

      Мужчина в смешном парике уселся в рыдван.

      Взмах кнута…

      И только ледяные брызги прыснули из-под полозьев.

      Погодив чуток, Ванятка подобрал выброшенный чудным стариком платок. Надобно будет маменьке подарить. Авось и минется.

      Не минулось.

      Досталось тощему Ванюшкину заду по первое число. И за озорство, и за глупость (ишь, чего удумал, щенок, красного петуха отцу подпустить!). Да и за кружевную тряпицу (не болтай с кем ни попадя!).

      В общем, сек тятенька, пока розга в руке не сломалась. Вторую брать не стал. Поглядел на баловника, вздохнул тяжко и истово перекрестился на икону Богоматери Казанской.

      – Оборони и наставь, Заступница…

      – Трапезничать идите, мужички! – позвала опасливо матушка.

      Отец Семен приобнял всхлипывающего сына за плечи, прижал к себе. Уже было поуспокоившийся Ванятка от тятенькиной ласки разнежился и снова залился белугой.

      – Ну будет, будет ужо… – шмыгнул носом иерей, поднимая мальчика на руки.

      Прошел к столу, уселся на лавку, не спуская ребенка с колен. Знал, что сидеть сынку на жестком дереве сейчас несподручно.

      – Болит? – спросил участливо.

      – О-ой, бо-олит… – загнусавил Ваня.

      – А ты не балуй впредь. Не станешь?

      – Не-эт!

      – Bene.

      Рука батюшки потянулась к штофу с анисовкой. Налил рюмочку.

      – Спаси, Господи!

      Откушал.

      Тут же налил и вторую, теперь не забыв наполнить другую рюмку – для супруги. Правда, не водкой, а сладкой наливочкой.

      На столе появилась огромная посудина с горячими щами.

      – Кланяюсь тебе, батька, виновником! – пропела попадья, протягивая иерею глиняную дымящуюся миску.

      Из нее торчала жирная петушиная нога.

      – Bene! – кивнул священник, берясь за ложку.

      Горло Вани перехватило, в носу защипало.

      – Пе-этя!

      И слезы ручьем из обоих глаз. Сердобольная сестрица кинулась было утешать младшенького, но тятя сурово глянул на нее – не балуй.

      В двери громко и требовательно постучали.

      – Кого