Санькя. Захар Прилепин

что же ты делаешь сынок».

      Написанное было лишено знаков препинания, и оттого Саша еще острее угадывал горькие материнские интонации. Он убрал записку с глаз долой.

      Держа горящую спичку над конфоркой, механическим движением поднося чайник к огню и уже оценив по весу его достаточную заполненность, Саша пытался решить, что теперь делать, и так и застыл с чайником в руке, когда раздался звонок в дверь.

      Тело охватила дурная вялость, во рту откуда-то взялось сразу много кислой и холодной слюны, и вновь засаднила поджившая уже губа.

      Квартира располагалась на четвертом этаже, поэтому сбежать через окно было нельзя.

      «А если я их просто не пущу? – мелькнуло в голове. – Нет, они знают, что я здесь… Наверное, видели, как я входил… И что, будут ломать дверь? Для этого нужно разрешение какое-то… Или участковый имеет право? Если ФСБ пришло с участковым, сейчас взломают… А что же они меня на улице не взяли?»

      Саша, наконец, бережно поставил чайник на огонь и на цыпочках подошел к двери.

      Постоял около, прислушиваясь. Тихо.

      Предваряемый шипом, прозвенел еще один звонок, настолько громкий, что он, кажется, отозвался в посуде на кухне.

      Саша сделал твердый шаг и приник к глазку.

      С той стороны двери стоял Негатив, молодой, семнадцати лет парень из местного отделения «Союза созидающих».

      – Привет… – сказал он, едва Саша приник к глазку.

      – Ты один? – глухо спросил Саша.

      – Один.

      Саша открыл дверь, Негатив вошел и пожал ему руку, как обычно, глядя куда-то в сторону и вверх, словно выискивая или разглядывая что-то – на этот раз, по всей видимости, лампу на потолке, на которой он брезгливо остановился взглядом.

      – Надо свет выключать в прихожей, – сказал он хмуро. – А то видно, что в глазок смотришь.

      Негатив был на пять лет моложе Сашки, но разница эта почти стерлась, может, оттого, что выросший в интернате Негатив был разумен и жесток в поведении, не по годам крепок, хоть и невысок.

      Передний зуб его был обломан, и это придавало еще больше суровости и без того неприветливому, с низким лбом и широко расставленными глазами лицу Негатива.

      Негативом его прозвали за вечное недовольство всем и вся. Нет, он был не брюзгой, но, скорей, упрямцем, со своими однозначными представлениями о жизни. Недовольство его было не по-мальчишески мрачным, молчаливым, и порой могло показаться равнодушием, таковым не являясь.

      Еще он не улыбался и тем более не смеялся. Почти никогда. Очень редко.

      – Ты откуда знаешь, что я дома? – спросил Саша.

      – Ниоткуда, просто зашел.

      – Как дела у вас? – сразу отправившись на кухню, громко спросил Саша.

      – Ну, вы там натворили в Москве, – не стал отвечать на заданный вопрос Негатив. – Надо было тоже съездить. Красиво. Ты видел себя по ящику?

      – Себя? – Саша выключил раздраженно подрагивающий чайник, обернулся к разувшемуся и вошедшему на кухню Негативу.

      – Не видел? Сначала ты там в первой колонне засветился, и кто-то из вас мента охерачивает