Маг в законе. Том 1. Генри Лайон Олди

могем! – осклабился хозяин. – Я и сухарей призаначил, солонинки чуток… Ну што, паря, за конец твоей каторги, за жисть вольную, новую!

      «Да уж, вольную! Вольнее некуда… ходи, чалый, ходи кругом, куда повод пустит!..»

      Из посуды в сарае у Филата, запасливого насчет всего, что касалось выпивки, нашлась пара туесков из заскорузлой бересты. Выпили, захрустели сухарями. В сарае было холодно – не в пример холодней, чем в избе; в щели то и дело врывался колючий ветер, озоровал по углам, задувал снежную пыль.

      – Топором помашу. Согреюсь. Да и твоя пусть слышит: работаем.

      – Помаши, помаши! – охотно согласился хозяин.

      Поначалу топор едва не вырвался из рук – запястья отозвались плохим, стеклянным хрустом, – так что Филат даже отшатнулся в испуге:

      – Чего балуешь, паря?! Зашибешь ить, варначина!

      Ты не ответил; ухватил топор покрепче. Вскоре дело пошло на лад. Когда на лбу наконец выступила испарина, в углу сарая уже высилась изрядная горка свеженаколотых дров. Филат тем временем, похоже, успел оприходовать новый туесок сивухи – по крайней мере, раскраснелся он не хуже тебя самого, хоть и не взмахнул топором ни разу.

      «На киче за такое западло враз шнифт своротят», – равнодушно подумал ты. И сам поморщился. Ботать по квэнье – дело нехитрое, если ты в законе, по острогам иначе и не сложится. А вот думать… думать по-другому надо. По-разному. Иначе враз где-нибудь подловят. Пора отвыкать. Ты, морэ, теперь честный ссыльный, а не гнилой острожник, год-два, и вовсе, глядишь, в крестьянский разряд переведут; вокруг люди вольные, говорят не так, как на той же киче. Хотя отвыкай не отвыкай, все едино: год-другой (это ежели повезет!) – и загнешься, вместо разряда крестьянского…

      – Взопрел, паря? Ну, дык накатим еще по одной! Эх, жисть наша пропащая…

      По одной так по одной.

      За жисть пропащую.

      – …За што ж тебя по этапу-то, паря?

      Хотелось отмолчаться – о таком болтать что огонь хватать! – но Филат не отставал. Крепкий до хмеля оказался мужичонка; кого другого уже б с ног свалило, а этот – зарумянился только, да язык чуть заплетаться стал.

      – Коня свел, – неохотно ответил ты.

      – А-а, дык ты коний вор! – почему-то обрадовался хозяин.

      – Лошадник, – поправил ты, отвернувшись, но Филат не обратил на это внимания.

      – А у меня, един свищ, коня нету! – тут же поспешил он разъяснить свою радость. – Вот кабы ты душегубцем оказался или, стал-быть, еще што учинил…

      – Там, где живешь, – не гадь, – процедил ты сквозь зубы.

      Филат на некоторое время заткнулся, явно пытаясь переварить услышанное. В голове уже изрядно шумело, зато перестала наконец ныть спина и руки стали почти прежними. Конечно, это ненадолго, но… мэ матыем, мэ матыем, ромалэ, лэ ли, да дэвлалэ… захмелел я, захмелел – ай, братцы, боже мой!..

      Ты молча разлил в туески остатки сивухи.

      – Дык ить ежели коньего вора поймают, паря, то властям не сдают. Сами забивают, всем миром…

      – И меня забивали – да не забили. А вот