Маг в законе. Том 1. Генри Лайон Олди

они живучей.

      – Зовут – Дуфуня. А по фамилии – Друц.

      – Дуфуня… Это по-вашему, по-варнацки, што ли?

      – Да нет, просто имя такое. От рождения. – Ты пожимаешь плечами.

      В спине снова щелкает. Короткая боль. Нет, отпустило…

      – Вот ить окрестили! – сочувственно качает головой хозяин. – Дуфуня! Не, я тебя лучше Друцем звать буду.

      – Зови. – Тебе действительно все равно.

      – Ну а я, стал-быть, Филат. За стол садись, што ли? Чекалдыкнем за знакомство…

      – Я те щас «чекалдыкну», мерин сивый, ухватом по загривку! – мгновенно взвивается молчавшая до сих пор Филатова жена. – Только б зенки с утра залить, кочерыжина!

      Справедливости ради надо сказать, что утро давно кончилось и мглистый день успел перевалить за полдень. Впрочем, вслух этого говорить ты не стал: последнее дело – с порога пререкаться с хозяйкой дома!

      – Да ты што, Палажка, сдурела?! Ить паря с морозу, сугреться ему надоть!

      – Чаем пущай греется! – отрезала Палажка. Обернулась к ссыльному:

      – Чай есть? А то не напасемся…

      – Есть. – Непослушное, окоченевшее лицо твое с трудом сложилось в некое подобие улыбки. – И чай есть, и солонина, и сухари, и даже сахара фунт – пайку на две недели вперед выдали.

      Скинул котомку, начал развязывать узлы. Руки не слушались. Ты прекрасно знал, что это – не только от мороза. А дальше будет еще хуже… дальше будет всегда хуже, и никогда – лучше.

      Никогда.

      – Ну вот, дура баба, а ты водки жалеешь! – попрекнул жену Филат, жадно наблюдая, как ссыльный выкладывает на стол содержимое своей котомки. – Ну, Пелагея, ну, окстись, што ли…

      – Ладно уж, ему – налей. А себе – на донышке! Чай, не ты с мороза пришел!

      – Да будет тебе, разоралась… Тащи кашу, стал-быть, обедать будем. Эхма, жисть наша, пропащая…

      «Это точно», – подумал ты, медленно расстегивая крючки армяка.

* * *

      Сивуха обожгла горло, горячим комом ухнула в желудок. На глазах выступили слезы. Да, отвык ты от хмельного, Друц-лошадник, Валет Пиковый, за пять-то лет строгой каторги, отвык едва ли не вчистую. А раньше, бывало…

      Забудь, морэ![4]

      Забудь о том, что было раньше; само слово проклятое «раньше» забудь! Прошлое – отрезанный ломоть; гнить тебе отныне здесь, на поселении, пока копыта не отбросишь, а ждать этого – по всему видать, что рукой подать…

      Распухшие пальцы лишь с третьей попытки уцепили кусок солонины, кинули в рот – загрызть.

      – Ниче, паря, щас полегчает. Давай-ка, стал-быть, еще по одной!

      – Я те што баяла, пьянь кудлатая?! Я т-те што, кочерыжина?!

      – Ладно, ладно… вот ить ведьма! Наградил Боженька…

      Рядом усердно стучало деревянными ложками все многочисленное семейство Луковок. Чавкали, давились, то и дело зыркая на ссыльного любопытными глазенками.

      – И кудыть это Акулька запропастилась?

      – А кудыть дуре деться? Ить жрать захочет – прибегит!

      Хлопнула

4

Морэ – родич, единоплеменник; в некотором смысле – земляк (ром.).