Маг в законе. Том 1. Генри Лайон Олди

затянутое тучами или подмигивающее желтым глазом солнца… Ему небо нужно, Дуфуне Друц-Вишневскому. Хоть иногда. Позарез. Такая ему планида по жизни вышла…

      Ты знала, потому что сама была такой.

      Ну, почти такой.

      Спи.

      Слышишь – визг снежный, шаги… опять хлопает дверь.

      – Давай, дура баба, подвинься!.. Сделаемся по-быстрому…

      Чужие, жесткие руки наскоро ощупали. Исчезли. Что, Княгиня, разучилась дергаться впустую? Разучилась. Не пошевелилась даже. Только позволила дреме удрать в угол да ресницами чуток шевельнула. Чтоб видеть. Вон он, Тимошка-охотник, болтун пропащий: тулуп на нары, подпер дверь поленом, губы облизал и опять к тебе.

      Сел рядом.

      Не торопится, хотя и говорил: по-быстрому, дескать.

      – Я, дура баба, ватаге слегонца нашавил: забыл, мол, кисет! Догоню, мол… Ну давай, скидывай, что там у тебя, – не самому ж мне морочиться?! Я – мужик справный, благодарить потом будешь… Давай, давай, вижу же, что не спишь!

      Стало смешно. Небось первый парень на деревне. Как пройдет с гармошкой, в малиновой рубахе – девки рядами валятся, молодки ночами плачут! И здесь орел: мимо не прошел, вернулся осчастливить старушечку…

      – Ты што, прикидываться вздумала? Аль ворожишь? Так ты это дело брось, вашему брату-ссылочному, из мажьего семени, тихо жить надобно! Иначе аминь и концы в воду! Ну давай, не тяни!

      Рука сунулась под одежку, в тепло; нащупала, сдавила грудь.

      Отпустила.

      – Гляди-ка: титька совсем девчачья! Молодцом!

      А может, и впрямь дать дураку? Он ведь так и просидит, дожидаючись, чтоб сама… Силой брать не приучен, что ли? Выходит, что не приучен. Не доводилось силой. Когда у тебя в последний раз стоящий мужик был, Княгиня? Что, и не вспомнить? Или просто вспоминать не хочется? Сама ведь была – то мужиком, то бабой, то сразу всеми… А здесь парень первый сорт, не снимая лыж, лосиху облюбит!

      То, что поначалу было смешно, стало противно. До горькой слюны; до холодка в паху.

      – Пошел вон, мразь, – сказала ты и отвернулась.

      Тишина.

      Небось переваривает; небось от изумления аж взопрел.

      – Што?! Да я тебя, падина! да я!..

      Упал сверху; опрокинул на спину, придавил неожиданно тяжелым телом. Завозился, обрывая крючки.

      – Ага! Ага, вона где…

      Вспомнилась Марфа Посадница, пугало барачное. Вот так же, во вторую ночь: навалилась сверху, обслюнявила, сдавила горло… Вот так же. И сейчас будет, как тогда, после чего Бубновой Даме под уважительный шепоток товарок «Княгиня!..» выделили наутро место в углу, подальше от дверных щелей с вечными сквозняками.

      Скучно.

      А может, все-таки…

      Нет.

      – Ага! Ну, дура ба… ах-х-ха!

      Колено попало туда, куда нужно. В самый сок. Задохнулся, Тимошка-гармошка? Скрючился весенней гадюкой? Больно ухарю Тимошке? Потерпи, сейчас еще больнее будет.

      Я права?

      Права.

      Даже ладонь отбила.

      – Х-хы!.. Ну… ну… Мужика! По яйцам?! В рожу?! Падина валежная! Ведьма!

      Уже встала.

      Уже хотела отойти в сторонку: