Один шаг в Зазеркалье. Мистический андеграунд (сборник). Константин Серебров

удивленно указывая на булку:

      – Что это такое?

      – Даже если бы я и сказала вам, что это свекла, вы все равно бы не поверили, – ответила она слегка раздраженно.

      – Я охотно не верю своим глазам, но вашим бы сразу поверил, – с подкупающей галантностью ответил Джи.

      На лице женщины вспыхнул яркий румянец, и она мгновенно расцвела и как будто помолодела.

      Джи произнес с легкой улыбкой:

      – Нам пора идти дальше.

      – Заходите еще разок, – произнесла продавщица, кокетливо поправляя белую кружевную наколку на волосах.

      – Ну, разве что в следующей инкарнации, – вздохнул Джи.

      Выйдя из магазина, он пояснил:

      – Она сначала пришла в замешательство от моего ответа, но вдруг – нечаянная радость, душа Дульсинеи выскользнула, как бабочка из тела гусеницы, сбросив остатки цензуры. То, что мы сейчас сделали, называется в Традиции «танцем странствующего монаха». Это значит – протанцевать танец на тонком плане: в магазине с продавщицей, в пивбаре с симпатичной официанткой, со старушкой, просящей милостыню. Главное – согреть их души своим вниманием. Ведь в глазах пролетающего Ангела мы такие же потерянные, безнадежно занятые своими будничными неинтересными делами.

      Пусть на час, на минуту, на секунду – но все-таки был полет, была радостная свобода! Пусть бессознательно, но де-факто, реально! В Традиции это называется еще «построением дворца за одну минуту», «вхождением в пространство нечаянной радости». Именно нечаянной, незапланированной, и потому сумевшей бабочкой пропорхнуть мимо Сциллы и Харибды собственной цензуры.

      Это и есть практика донкихотства: излучение из себя благодати, красоты, силы, творческого отношения к любой секунде своей жизни. Это – прыжок к желтой сливе, к нашей солнечной орбите.

      Вдохновленный его речью, я, как истинный последователь Санчо Пансы, тут же заскочил в ближайший магазин и купил вина и две отменных жареных курицы. После концерта мы упаковали и погрузили в машину аппаратуру, а потом, вместе с Шеу, устроили ужин в эту последнюю ночь в Гомеле.

      Ужин затянулся почти до утра. Когда музыканты наконец разбрелись по своим номерам, а я устраивался на матраце в углу, надеясь поспать часок-другой, раздался настойчивый стук в дверь.

      – Войдите, – отозвался Джи.

      На пороге появился Норман. Мы никогда не видели его таким взволнованным.

      – Как вам это удалось?! – спросил он, оглядывая нас. – Мне приснился сон! Первый раз в жизни! Яркий, цветной, а не черно-белый! Я летал! Представьте, я летал!

      – Сам? – равнодушно спросил Шеу.

      – Нет, конечно, не сам – на очень странном самолете, похожем на велосипед с крыльями. Там были рычаги, клапаны; я маневрировал, я землю видел, я летал! Я мог, крутя педали, подниматься высоко в небо! Не знаю, что об этом и думать… – Норман помолчал и добавил:

      Застыли палочки в руке,

      И вдруг подумал я:

      «Ужель к порядкам,

      Заведенным в мире,

      Я исподволь привык?»

      В город