Механическое сердце. Черный принц. Карина Демина

оптографисты, кранц-шифровальщик, инженеры и Инголф в темной альмавиве[1]. Занял самое дальнее кресло, ногу на ногу забросил и с видом отрешенным, мечтательным разглядывает собственные ногти.

      Команда.

      Троица стюардов в кипенно-белых сюртуках.

      Капитан, который вышел лично поприветствовать первых пассажиров «Янтарной леди»…

      …Лэрдис, положившая руку на локоть Брокка. О да, об этом полете напишут. И лучше не думать о том, что именно.

      – Добрый день, господа, – капитан снял фуражку и пригладил короткие рыжеватые волосы, – премного рад приветствовать вас…

      Отрепетированная речь, нарочито бодрый голос. Притворное внимание, за которым люди прячут беспокойство. Кто-то трогает обивку сидений, кто-то косится на иллюминатор, гадая, и вправду ли так надежна конструкция. Кому-то снова становится дурно.

      – Мне кажется или ты не рад меня видеть? – Лэрдис коснулась щеки. – Ты забавный, когда хмуришься.

      – Прекрати…

      …Кэри огорчится. Узнает. Из газет, желтые страницы – то, что нужно для осенних сплетен. Поверит? Промолчит. Притворится равнодушной.

      И отступит.

      – Почему?

      – Лэрдис, – Брокк стряхнул ее руку и, перехватив запястье, сдавил, – у нас, кажется, однажды состоялся разговор, где ты просила оставить тебя в покое. И я исполнил твою просьбу.

      Мягкая улыбка, извиняющая. Наклон головы, и пальцы на щеке, теплые, мягкие.

      – Вот ты и сердишься… а говорил, что любишь. Клялся… куда же эта любовь подевалась?

      Издохла в муках, в привкусе коньяка, в котором не желала тонуть, в растертых докрасна полуслепых глазах, в меловом крошеве – он пытался выплеснуть гнев на камне, и стены дрожали.

      В крови и живом железе, пятна которого оставались на столешнице.

      – Вы все клянетесь в вечной любви. – Лэрдис отступила, но руку не убрала, пальцы соскользнули, коснулись губ, словно умоляя молчать.

      Красивый жест.

      И женщина красива. Вот только ныне эта красота не вызывала у Брокка ничего, кроме раздражения.

      – Но проходит месяц… или год… или два, и что? Любовь исчезла.

      Она вздохнула.

      – Скажи, что бы стало с нами, если бы я тогда согласилась?

      – Мы бы жили долго и счастливо. В мире и согласии. – Брокк повернулся к ней спиной. – Возможно, умерли бы в один день.

      – Насмехаешься?

      Он не стал отвечать, да и «Янтарная леди», точно ощущая настроение создателя, мелко задрожала. Один за другим раскрылись клапаны, выпуская белые клубы пара. Протяжный гудок заставил людей замолчать. А в работу включились двигатели. Глухо заворчал первый, и спустя мгновение, заставив корпус гондолы содрогнуться, заработал спаренный основной.

      – Боже, спаси и помилуй, – тихо произнес кто-то.

      Винты медленно проворачивались, с каждым оборотом ускоряясь. И едва ощутимый запах керосина проник в кают-компанию. Черные же полотна иллюминаторов заволокло паром. Капли воды, остывая, превращались в наледь, и Брокк с

1

Альмавива – широкий мужской плащ без рукавов.