Бородинское знамение. Васса Царенкова

Дураков у нас нет! – поясняет дерзкая Маринка Гридчина.

      – А я? – интересуется Евдокия.

      – А ты – первая! – заливается смехом нахалка.

      Дуне становится нестерпимо обидно. Особенно из-за того, что Иван подхихикивает противной Маринке. Брат называется! И что он только в ней нашел? Дуня отворачивается, сдерживаясь, чтобы не расплакаться.

      – Не смешно и глупо! – слышится сердитый голос Петьки Кроля. – А ты чего ржешь, Ванька-встанька? Твою, между прочим, сестру на смех подняли, а тебе хоть бы хны?

      Иван резко разворачивается и с размаху заезжает закадычному другу в нос. Мальчишки катаются в пыли школьного двора, девчонки визжат.

      – Прекратить! – громкий голос учительницы летит, перекрывая шум. – Лисицын! Кроль! Останетесь после уроков – подметете двор. Вашу энергию следует направить в мирное русло. Девочки – в класс!

      Ванька и Петька усаживаются за свою парту, потихоньку толкаясь и переругиваясь. Петька рукавом вытирает кровь. Проходя между партами, Дуня Лисицына незаметно сует ему в руку скомканный носовой платок. Она сидит прямо за ним и, раскрыв тетрадь, на полях последней страницы мелким почерком пишет и сразу же зачеркивает: «Дуня + Петя = дружба».

      ***

      Евдокия Фаддеевна схватилась за тяпку, волевым усилием отгоняя прочь образ Петра Егоровича. «Пустое!», – как сказал бы отец. Но работа не шла. Евдокия Фаддеевна снова, согнувшись, оперлась на черенок. Вздохнула. Вот и вздыхать она начинает совсем как мать. «Старею», – подумала Евдокия Фаддеевна. И вдруг ей стало ужасно себя жаль. Как-то прямо до слез, которые она не успела сдержать. Ведь они могли увидеться с Петром, хотя бы мельком, когда он привез Киру к бабушке. Но нет, не случилось. Да и зачем? Ему-то на что смотреть? Она никогда не была красавицей, а учительство придало ее лицу суровость и непреклонность. Высокая, худощавая, внешне сильно напоминающая покойного близнеца-брата, нелепая в стираной детской панамке, жалкая женщина. Слезы застилали глаза, заливали подбородок, капали на землю, сбегали по шее, но, как обычно, не приносили облегчения.

      Евдокия Фаддеевна твердо решила перестать плакать, а для этого нужно было прибегнуть к испытанному страшному аргументу: представить себе, что в таком состоянии ее могут застать ученики. Откинув тяпку, она резко выпрямилась, и панамка спланировала на землю. Скрученные в «кику» волосы распушились, отекшие дрожащие губы приоткрылись, красные опухшие глаза невидяще уставились на забор. За забором стояла Кира Кроль и смотрела на Евдокию Фаддеевну в упор. Обе они замерли, а потом Кира толкнула калитку, подошла к Евдокии Фаддеевне, не отрывая взгляда от ее лица, присела, подобрала тяпку и панамку и протянула их Мишкиной тете. Евдокия Фаддеевна взяла у Киры головной убор и водрузила на голову. Потом забрала инструмент, вскинула на плечо, и только теперь наконец-то опомнилась:

      – Спасибо, девочка. Ты что-то хотела?

      – Не за что. Я пришла к Мише. Меня зовут Кира Кроль.

      – Я