Алламжонов виноват. Комил Алламжонов

убрали с должности. Но он был первым заместителем много лет, и танки он все-таки подтянул. Его оставили заместителем председателя Комитета и ректором Налоговой академии12; он просто ушел из ГНК и перестал вмешиваться во внутренние дела.

      Потом на его место пришел Мусаев Бехзод Анварович, в настоящее время вице-премьер. Либеральное крыло нашей политики. С ним было легко работать.

      А потом пришел и мой черед оставить работу в ГНК и государственную службу в целом. Решение не было спонтанным или непродуманным, оно было просто единственно возможным для меня.

      Во всех ведомствах, которые Ботыр Рахматович возглавлял, он сам прописывал порядок еженедельных собраний. Это были не стандартные посиделки со скучными отчетами, быстрее закончить и пойти по делам. Это каждый раз было испытание. Его помощники готовили для каждого отдела вопросы, которые очень серьезно могли поставить в тупик руководителей. Собиралась информация, которую Парпиев выдавал на собрании. Тот, кто выходил на трибуну отчитаться о проделанной работе, сильно рисковал. И все руководители отделов прибегали к хитрости, просили Дильшода Турахонова, чтобы их службу не включали в повестку дня. Возможно, это стоило денег, не знаю. Так что на трибуне чаще всего оказывался я и отдувался за всех. Жалеть меня генерал не собирался. А глава секретариата Дильшод Турахонов невзлюбил меня особенно сильно и каждый раз пытался меня подставить.

      Мне это, в конце концов, надоело. Неужели в Налоговом комитете нет других вопросов, кроме моего? Я составил график отчетов, куда включил все отделы, даже канцелярию (исключением стал только сторож), и занес этот документ Парпиеву, сказав, что собрания в последнее время слишком однобоки. Пусть все по очереди дают отчет, каждый отдел должен уметь показать свою работу. Он согласился и подписал.

      И теперь, когда меня поднимали на трибуну, я рассказывал о тех, кто не выполняет задачу. И уважаемые коллеги внесли меня в «Список Турахонова», чтобы меня тоже не вызывали на трибуну. Скинулись, наверное.

      За этот маневр я получил сполна, этого мне не простили. Сочинили какую-то кляузу, я уже не помню какую, настолько она была абсурдна и несправедлива. И впервые за девять лет Парпиев разнес меня на собрании, при всех, и я даже не мог оправдаться. И я понял, что больше здесь работать не буду.

      Но уйти я хотел красиво. Даже за девять лет я не смог забыть его первого «валейкум» на мое приветствие. То, что он отнесся ко мне, как к человеку, а не как к мальчику на побегушках. Я пришел .

      – Пусть придет, – сказал Ботыр Рахматович .

      На следующий день я зашел к нему в кабинет, сказал, что хотел бы уйти, чтобы открыть свое дело.

      – Обиделся? – спросил он.

      – Нет, что вы! Нет, конечно, на что мне обижаться?

      – Обиделся… – сказал генерал. – Я же вижу. Ладно, давай свое заявление. И удачи тебе.

      Я ушел, но до сих пор бесконечно благодарен Ботыру Рахматовичу за ту школу и за дисциплину, которой он меня научил. Всегда держать удар и верить в невозможное. Всего можно добиться. По сути, он меня