Лучший друг. Ян Ильич Грош

его природу – человеческое отчаяние. В желто-серых полутонах, кривое здание, которое выделяли безработным и сидевшим людям, тоскливо тонуло фундаментом в помеси из грязи, мочи и гниющих отходов. Женю сильно удручало, что такой талантливый человек, как Ваня, попал в такое место. И ведь проблема только в том, что он, по этическим соображениям, которые они с ним так часто отвергали, был не прав, – думал Женя, аккуратно перешагивая через лежавшего на полу мужика, всего заросшего седыми волосами и с плешью на голове.

      Дом был доверху набит сидевшими и безработными людьми, но для себя, за счет его сбережений, доставшихся от мамы и авторитета на нарах, Ваня смог выцыганить себе отдельное ложе и комнату, в какой-то степени даже цивильно выглядевшую и прибранную специально для прихода одного из немногих «блатных», коем и был Ваня, а в тюрьме города А таких ох как не много.

      Привычка создания уютной атмосферы, даже в шалашах, которые они порой сооружали еще в детстве, сохранилась и до сей поры, в этой маленькой, неказистой комнатушке с лампой у стола и грязным подоконником с надписями бывших жильцов. В такой вид ее и привел Ваня по прибытию.

      Сев за маленький, изрезанный ножом стол, Женя снова закурил в ожидании чая.

      Ваня, за три с половиной года не потерявший хватку, сделал прекрасный чай. Его пристрастие к этому напитку в конце концов и привело Ваню в отряд «Дельта», поэтому Женя ни в коем случае не сомневался в его мастерстве, которое тот точно не пропил чифиром из остатков Эрл Грея на зоне.

      – Я о чем хотел потолковать то с тобой, – говорил Ваня, шмыгая обмороженным носом и отводя глаза в сторону, словно пугаясь взгляда с таким состраданием смотрящего на него друга. – Ты же знаешь, что в тюрьме чертова антисанитария? Всякое быдло там, ну вдруг, насосутся друг у друга, – говорил он, сделав особый упор на слово насосутся, – а ты потом сиди с этой гадостью. А ты все, деваться некуда, – он развел руками.

      – Боже, Вано, ты о чем? – спросил Женя, холодея и чувствуя, как по телу бегут мураши.

      – Прямо перед выходом есть такой обряд у них – пахана качать расплавленным воском. Немного, там буквально капля, не опасно.

      – Чего?

      – Ну ты послушай, Жека. Ты послушай! Не перебивай меня, ну что ты! – говорил он с накатывающимися на глаза слезами. – Так вот эти опущенные качнули мне немного иглой прямо вену. Ты понимаешь, что это может значить? Ты понимаешь?

      По лицу его покатили крупные слезы, медленно стекая по щекам. Женя аж косяк из руки выронил и взял друга за плечо.

      – Мне всего двадцать, братан. Двадцать лет, а я уже с этой, этой гадостью.

      – Господи, – Женя закрыл рот рукой, готовый закричать от рвущего его на части ужаса. Он увидел отчаявшееся лицо друга, который медленно, но верно, превращался на его глазах в заплаканного ребенка, пятью минутами ранее еще невозмутимо и с хорошим настроением смотревший на него соскучившимися глазами. – Вано, Вано! Кто это был? Что сказали врачи? Когда таблетки?

      – Да