Лучший друг. Ян Ильич Грош

болтая о его рисунках и первой рукописи старшего брата. Егор сразу пошел учиться рисованию к старой знакомой Лёши. Ввиду детского энтузиазма и неопытности, он оказался очень целеустремленным. Какое-то время его не интересовало почти ничего кроме рисования. Даже школа ушла на второй план.

      Два года кропотливой работы создания обложек для каждой главы, важных иллюстраций схваток или полетов по космосу, в поисках идеальной жизни, прошли незаметно. Егор нарисовал более двух сотен рисунков, около пятидесяти обложек и еще бесчисленное количество черновиков. Конечно, его рисунки не отличались остротой глаза гениального художника, но Лёше нравилось, и это стало главной отправной точкой в их литературно-изобразительном путешествии, каждый из которых переживал его по разному и воспринимал с разных точек зрения.

      Лёша писал мало, но уделял книге все свободное время, которое появлялось в перерыве между работой и учебой, от чего его период с шестнадцати до девятнадцати лет оказался самым трудным, но в то же время самым осознанным и приятным в жизни. Егор, в том возрасте еще особо не задумывающийся по поводу массовой депрессии, что царила в столице, просто любил рисовать и занимался этим до пятнадцати лет, когда его и накрыл с головой период постоянного непринятия всего вокруг и кризиса художника, вопрос которого встал у него на пути слишком рано.

      Егор часто задумывался, что убило в нем искусство и никак не мог решить, какие из факторов повлияли на это. Ими была и школа, в которой клубы художников, эпатажно вырядившись во все яркое, насмехались над неумелой рукой простого обывателя Егора. Эти люди были теми, кто впервые дали ему почувствовать животную ненависть к некоторым особам, которые абсолютно ничего из себя не представляли. Возможно, это общество, которое он до каких-то пор боготворил и называл новыми легендами, стало тем самым, что избавило его от пристрастия к рисованию, возможно, погребя его глубоко, но все же не до конца.

      Будучи человеком зацикленным, даже фанатичным, в какой-то степени, Егор не мог воспринимать зачатки своего таланта как что-то хорошее. Женя, девушка, которая обучала его рисованию первые полгода, много рассказывала ему про художников ушедших эпох. Слушать истории про людей, которые, кто сквозь бедность и непонимание, кто сквозь славу и признание, но все же ставшие значимыми в какой-то степени, было ему приятно. Именно эти истории сказали ему, кто такой художник и какой он, этот самый художник. Как бы он не выглядел, рисуй он слонов на длинных ногах или медведей в лесу, он, в первую очередь, творец, играющий чувствами и эмоциями, но не в коем случае не эпатажем и вульгарностью, чего, к слову, хватало у некоторых личностей.

      Но эпатаж и вульгарность, что не удивительно, в обществе художников двадцать второго века было не просто дополнением, а самим образом. Заурядный глаз обывателя не найдет прорехи в искусстве, куда можно засунуть кусочек паззла оригинального творчества. Изобилие искусства, почему-то, заставляет молодых художников