Российский колокол №1-2 2021. Коллектив авторов

Василисой…

      – Мам, я извинюсь перед ней.

      – Знаешь, дочь, надо своей головой думать… Ты тогда обидела девочку, которая много пропустила из-за болезни, съехала в учёбе… А теперь ты сама сделалась жертвочкой… Напроворила!

      – Я буду сама думать, мам…

      – Запомни, эта Саша твоя – желчная и печёночная девчонка!

      – Печёночная? – надорванным голоском переспросила дочь.

      – Да ещё и глупая, как палец… А ты её усахариваешь.

      – Мамочка…

      – Уль, ты пойми, настоящая подруга так не поступает.

      – Мамочка, я ей всё скажу.

      – Вот и скажи.

      …Когда Ульяна, наплакавшись, заснула, Елена Сергеевна ощутила ноющее сиротство. Душа была разможжена. Выскочило-вспомнилось: «Что есть ад? Рассуждаю так: “Страдание о том, что нельзя уже более любить”. И дальше: “Кто любит людей, тот и радость их любит…”»

      Молчаливая улыбка появилась на лице женщины.

      «А всё-таки я штучка: и перед Ульянкой не исчезла, и нужные слова подобрала…»

      В эту минуту женщина благодушествовала.

* * *

      Елена Сергеевна долго ещё беседовала сама с собою, прежде чем легла в постель. Вот только не вспомнила, что и сама-то была сегодня желчной и печёночной. Да, ведь именно сегодня она уволила воспитателя Марину Дибич… Эта «молоденькая дурочка» Дибич собралась замуж за сторожа Лёню – красавца и гуляку, очень похожего на бывшего мужа заведующей. Как раз этого Елена Сергеевна и не могла стерпеть.

      Сын

      Головёшкин подставил лицо хлопьям сырого усталого снега, но так и не отживел. Начинался нехороший тусклый вечер. Небо потухало за глухими тучами. Злились собаки. И Алексей Александрович злился: «Говорят, покуда векует на свете душа, потуда она и бедует… Пусть бы не вековала… Лучшее время и вправду то, которое быстро уходит… и дни не успевают оставлять своей беды…»

      – Влад, Владушка, – голос мужчины прыгал, – как же так?

      Он захлестнулся собственными словами. Тени прохожих кланялись, но он, кажется, не замечал их приветствий. Шёл, плакал. И жар наливал его тело.

      Доносился жидкий звон далёкого колокола.

      Головёшкин вернулся домой раньше жены.

      В окно ударили фары – заходили по стенам чудовища. Алексей Александрович зажёг электричество и разогнал их. Потом снял пиджак, рубашку и галстук, натянул свитер и вдруг ощутил голод. Загремел посудой и к возвращению Татьяны Алексеевны из церкви поужинал.

      – Вкусные котлеты? – подула на озябшие руки жена.

      – Ничего… За них, как говорится, заступилась русская горькая.

      – Ты выпил, Лёш?

      – Выпил.

      – Может, не надо?

      – Может быть… Да ты не бойся, теперь уж не сорвусь…

      – Нет-нет, я так… А письмо…

      – Ещё утром отправил.

      – Как думаешь, посадят эту?

      – Думаю, нет.

      – Зачем же ты написал прокурору?

      Вскочив из-за стола, Головёшкин деревянным голосом, похожим на голос трещотки, крикнул жене:

      – А что, не надо было?!

      Она опустила мутно-голубые глаза и замолчала. И он тоже не уронил больше ни слова. Весь вечер лепил хлебные