Висталь (том 1). Текелински

в которых была укоренена присущая моему роду характерная индивидуальность. Конечно старая совесть, подавляемая её новым суррогатом, ещё долго ныла под лёгкими, стараясь спасти себя от неминуемой гибели. Но дух нового чувства, с такой яростью подавил всякие поползновения архаического политеса старого сознания, что сердце зарделось, и, перешагнув через выпавший на дорогу «труп прошлого самосознания», я, подняв высоко голову, зашагал навстречу собственной судьбе. Во мне происходило разрушение, и в тоже время обновление, с болью и скрежетом зубов, с минутами отчаяния, и невероятного подъёма, – во мне происходила революция, со всеми присущими революции сопутствующими метаморфозами. И вслед за этим, всё вокруг стало так быстро меняться, словно в трансформере, что я не успевал запечатлеть в своём сознании эти глобальные перемены. Мир – преображался. Так, наверное, ненавистная всеми обывателями война, переворачивая обыденность существования, ломая все морально-этические мосты, и взрывая выложенные дороги благонамеренности, переводит всю жизнь на новый путь, и поднимает её на вершины собственной гипертрофированности. Мы никогда, на самом деле не знаем, что для нас полезно, а что вредно, что в действительности является для нас добром, а что злом. Мы слишком близоруки в этих своих воззрениях и оценках. Мы полагаем, что война существует только по глупости. Что она есть суть недоразумение, ошибка, – изъян нашей природы, и не допускаем ни на миг, что она на самом деле является главным источником жизни, её основной платформой и подогревом от замерзающей природы космоса, пытающегося каждую минуту проникнуть в наш бушующий мир.

      Ну да я отвлёкся. Со своим новым другом мы стали разрабатывать планы, в которых неотъемлемой часть было преступление. И пусть нас не трогала общепринятая моральная подоплёка, но я никогда не перешагивал через собственную совесть, вновь созревшую и становящуюся в моём сердце её «видоизменнённую метаформу». Да, наша нынешняя совесть отличалась в корне от совести обывателя, но тем она была лишь ещё монолитнее и непреодолимее, ибо приобрела некое рафинированное, очищенное от навязанных оценок и постулатов, состояние. Мы всегда старались добиваться задуманного, невзирая на опасность, которая необходимо подстерегает всякого, кто, так или иначе, переступает через закон. В глубине сердца нас, конечно же, страшило заточение, но ступив однажды на этот путь, и почувствовав этот вид свободы, (как я отмечал выше), ты словно наркоман, уже не в силах отказаться от него, даже перед лицом неминуемой пропасти. Человек привыкает ко всему, и перманентная опасность переходит в латентную, становясь частью твоей жизни, и ты уже мало обращаешь на неё внимание.

      С годами лихость уходит из сердца, и на её место приходит рассудительность и мудрость. Но важно понимать, что если в юности в твоём сердце не было достаточной лихости, презрения к страху и безрассудства, то неоткуда будет взяться и рассудительности, и мудрости. Ведь всё, что ты имеешь в душе на каждом из