Горожане. Рассказы, заметки, миниатюры. Олег Аникиенко

мне это кажется? И время людей – вернется?

      Вместе вечером

      В стылом свете витрин лица прохожих серые. Снег заштриховывает им губы, сжимает слова в них, и, надвигаясь из снегопада, они проплывают в молчании.

      Холодно, тревожно… Люди торопятся, цепко вжимая подошвы в заснеженный скользкий наст. Лоб и глаза их в тени. У молодых и в тени глаза светятся. Но чаще встречаешь тех, у кого уже все случилось. Хорошо ли? Плохо? Или просто уходит жизнь?

      Вот один – отделился от толпы, свернул в переулок. Дом с освещенными окнами, деревянный заборик в снегу… Смотрите! Как вбегает он в массу детей, не замечая ни запаха, ни шума, как выискивает своего, похожего… Женщина с грубым лицом выносит ему уставшего за день ребенка. Человек хватает его, целует. А она, вразвалку, идет на своих толстых с разбухшими венами ногах, рассеянно оборачивается, вспоминая, где и чей ящик с бельем… И тогда он видит ее ГЛАЗА – мутные, одуревшие от крика, от запаха хлорки и горшков, от постоянного, отупляющего детского плача. Потухшие, неживые глаза.

      Человек выходит под снег, под мерцающий свет витрин. Поток промелькнувших лиц сдвигает в памяти то странное выражение женщины. И лишь ГЛАЗА ее – остаются.

      И, когда-то, через несколько лет, они встречают эту няньку из ясель. Она шутит: «А помнишь, как тетю зовут, помнишь?»… – и сын молчит, а на лице человека улыбка. Он не может подсказать сыну. Глаза ее в тот день будут ясные, только старые очень глаза, израсходованные.

      «Да, нелегка жизнь…» – подумает человек. Но потом, поглядев в себя глубже, честнее, он найдет в своем сердце и другие слова. Ему будет трудно их высказать. Они будут путаться, мешаться с неясным желанием сделать такое, чтобы глаза эти к вечеру не теряли человеческого блеска. Может, захочет он, чтобы кто-то большой и мудрый, протянул свою руку с небес, поглядел в глаза той уставшей женщине и погладил ее по затылку: «Держись мол, я все знаю…»

      А пока – вечер. Он придет и сегодня, раскинув свой черный платок с блестящими искрами звезд. И шагнут вновь прохожие в вечернем свете. И от этого света будет трудно видеть их лица, и особенно трудно – ГЛАЗА: одинокие, ждущие, скрытые легкой полоской таинственной тени.

      Переговоры

      Голос телефонистки ровный, бесстрастный, отчетливый. Но иногда в нем слышишь участие. В такие минуты она говорит с городом – неудачником.

      Мы сидим, ожидая вызова, мы что-то думаем о себе и своих близких. Как они там? Что совершили? Люди входят в кабины, плотно закрыв за собой двери. Одни садятся удобней, включая свет; другие стоят, отворачиваясь и пряча лицо; третьи стараются говорить тише. И все-таки немного слышно. Какие-то отдельные слова, предложения…

      Вон из тех кабин, слева, доносится:

      – Алло! Мама? Кто это? Что с мамой?

      – …красненькую купи, чтобы с полоской была, с шовчиком…

      – Вы с ума сошли! Потрачены годы жизни…

      – Ха-ха-ха…