В ожидании осени. Андрей Битов

эпохи. И Пушкин дальше пишет:

      Но и тогда струны лукавой

      Невольно звон я прерывал,

      Когда твой голос величавый

      Меня внезапно поражал.

      Что это такое? Это, конечно же, он слышал какую-то из проповедей – я иначе не могу это истолковать. И к тому же эта знаменитая молитва Филарета, которую я лично очень люблю, она уже существовала: «Господи, Ты один знаешь, что мне надо. Ты паче меня умеешь любить меня. Подыми и низвергни по усмотрению Твоему. Я лишь предстою перед Тобою, сердце мое разверсто. Научи меня молиться. Сам во мне молись».

      Конечно же, это не могло не произвести впечатления на Пушкина – это очень сильные слова, достойные любых стихов, любых поэтов, Самого Господа. «Научи меня молиться. Сам во мне молись», – после таких слов Филарет безусловно достоин был серьезного ответа Пушкина.

      Я лил потоки слез нежданных,

      И ранам совести моей

      Твоих речей благоуханных

      Отраден чистый был елей.

      И ныне с высоты духовной

      Мне руку простираешь ты,

      И силой кроткой и любовной

      Смиряешь буйные мечты.

      Твоим огнем душа палима,

      Отвергла мрак земных сует,

      И внемлет арфе серафима

      В священном ужасе поэт.

      И тут же присутствует серафим, который возникает лишь дважды во всем творчестве Пушкина – в «Пророке» (1826) и здесь: «И внемлет арфе серафима в священном ужасе поэт». А следом идет:

      Поэт, не дорожи любовию народной —

      Восторженных похвал пройдет минутный шум.

      Услышишь шум глупца и смех толпы холодной,

      Но ты останься горд, спокоен и угрюм.

      Ты царь. Живи один. Дорогою свободной

      Иди, куда ведет тебя свободный <дух> ум,

      Усовершенствуя плоды любимых дум,

      Не требуя наград за подвиг благородный.

      Дело в том, что тут понятие свободы наконец звучит откровенно в том смысле, в котором Пушкин и понимал свободу, а не в том, в каком его могла понимать толпа или революция. Эта дорога-то всегда свободна, вот в чем все дело, если открыто Небо.

      Но это 19 января заставило меня по приезде в Грузию совершить ошибку. Когда я уже там снимался, я почему-то решил, что это неподвижный проект. И это совпадение 19 января с тем 19 января, которое стоит, а у Пушкина не было 19 января, на что мне указала уже после съемок моя дочь, которая меня сопровождала. Все-таки это было 6 января. В этом случае большевики поработали так же, как они поработали со своей астрономической идеей и над гибелью Пушкина, и над рождением Пушкина, передвинув те даты и месяцы, которые он мог воспринимать на протяжении жизни. Ведь человек, даже не будучи мистиком, всегда будет ассоциировать себя с этими числами и с этими месяцами, даже не углубляясь в какие-нибудь зодиаки. Поэтому, кстати, я настаивал, когда попал в жюри Пушкинской премии, чтобы ее отмечали все-таки 26 мая – тогда, когда Пушкин родился, тем более что много стихов – по крайней мере три, как я знаю, – помечались этой датой, в том числе и «Дар напрасный, дар случайный», написанный на день рождения.

      Эта