Миф о другой Эвридике. Владимир Зенкин

от себя это… вернуться в прежний, в обычный мир…

      Она может лишь слабо пошевелиться… застонать. Ничего не выходит. Тело наполнено тяжкой ртутью. Это его злая ртуть… отняла все силы, растворила кости и мышцы, выела сознанье… Или просто она умирает? И звуки какие-то… С стороны… или в ней…

      Она почувствовала, что боль притупилась, тяжесть ослабла, отвратная сопящая голова сдвинулась в сторону, стало легче дышать.

      Он лежал рядом, на медвежьей шкуре, огромный, невероятный. На нём была белая майка… а кроме майки…

      Юля с усилием приподнялась. Стены зала опять всколыхнулись, потолок улетел вверх, замерцали цветные искры перед глазами. Что с ней было? Почему она отключилась?.. почему не помнит? Она должна была сопротивляться, вырываться, убежать, позвать на помощь… Что они сделали с ней?

      Жилистый повернул к ней лицо, безгубая щель рта разъехалась в улыбку. Он что-то говорил, до неё долетали огрызки слов: «… шая девочка… молодцом… не пережи… первый раз… привы… награжу… ещё постарай…».

      Нелепые клочки музыки мелькали и гасли.

      Юля тупо смотрела на бугор медвежьей головы, на беззвучно ржущую пасть камина, на вычурный тонконогий столик с оранжевой пластиковой бутылкой… Фанта. Два стакана рядом, один недопитый. Они пили фанту. Они ничего, кроме фанты, не пили и не ели. Потом она отключилась… Это от фанты, что ли? Эта пелена. Эта круговерть. Это бессилье… Что они туда намешали? Она выпила половину. А Элька выпила весь стакан. А где Элька? С Элькой что?..

      Холодный вихрь пронесся у ней в голове и выдул остатки мерзкой пелены, и стены перестали качаться. Юля попыталась подняться на ноги. Но почувствовала на щиколотке жёсткие сучки пальцев.

      – Эй! Праздник продолжается. Я ж сказал – награжу. Будешь довольна.

      – Мне… надо…

      – Не надо. Никуда не уйдёшь ты.

      – Я… себя приведу… минуту… здесь…

      – А-а. Ну давай. Там, на камине – салфетки.

      Жилистый откинулся, прикрыл глаза в блаженном отдохновении. Музыка приплывала отовсюду: изящно-лживая, мелодично-подлая…

      Юля отошла в сторону, тихонько подняла с пола и одела свои джинсы, застегнула пуговицы на блузке. Простые, привычные движения придали ей сил, почти перестали дрожать руки и коленки. Она направилась через зал к двери: Элька…

      – Эт-та зря. Праздник продолжается. Стой, говорю!

      Жилистый поднялся с медвежьей шкуры, выпрямился во весь рост, в одной своей майке.

      Не обернуться б ей!..

      Волна едкой тошноты опять взмутила сознанье. Опять покачнулись стены. Но ртутного бессилья уже не было. Вместо него пришла неожиданно спокойная, морозная ярость и осадила волну, и сделала весь мир хрупким и неправдашним.

      – Не подходи… мразь, – свистящим шёпотом сказала она, – Убью.

      – О как! – насмешливо озаботились наклеенные на песчаное лицо глаза из фольги, – Так прямо и сразу?

      Юлин взгляд метнулся к дальней стене, к гранатовому ковру с развешенным оружием. Всё случилось