Три нити. Дарья Евгеньевна Романова

подхваченные ветром обрывки дарчо и молитвенных бумажек, летят – и, поравнявшись со ступами, падают вниз, в мгновение ока скрываясь под волнами.

      Прямо перед чортенами была устроена площадка в пятьдесят шагов шириною, покрытая щитами зеленого железа. Это место звалось «внутренний круг» и предназначалось для Эрлика и его свиты. Вокруг него белыми дорожками цампы очертили внешний круг – для шенпо. Чуть поодаль были места музыкантов: те явились на площадь еще до рассвета и уже восседали на плоских подушках из белого, красного и черного шелка, разложив между бедер кожаные и деревянные барабаны, лютни-вины, длинные и короткие трубы из металла и костяные ганлины, чьи звуки обращают в бегство зловредных дре; над головами в чудны́х шапках висели колокольчики-хэнгэриг, тарелки-цан и гонги в три обхвата шириною. За спинами музыкантов толпились самые ярые верующие, щелкая четками и мыча молитвы, – среди них могли оказаться и Сота с Тамценом, но выискивать их мне не хотелось.

      Вместо этого я поднял голову, чтобы получше рассмотреть жилище богов на другой стороне Бьяцо. Но вершина Мизинца с торчащим из нее Когтем растворилась в грозовом мареве; только кирпичи Перстня рдели у подножия скалы, как груда раздутых углей. Вдруг что-то мелькнуло вдалеке – так быстро, что я едва заметил. Неужели это была волшебная веревка мутаг, по которой лха нисходят на землю и подымаются обратно?.. И точно! Над озером прогремел рев исполинских раковин и труб, слышимый даже отсюда, – знак того, что боги покинули свой дворец и вошли в дзонг. Я заерзал от нетерпения, но Мардо шлепнул меня по макушке и объяснил, что придется подождать. Из Перстня богам еще предстояло на лодках доплыть до гомпы на западном берегу, а уж оттуда – добираться сюда.

      Разочарованно вздохнув, я уже приготовился скучать – но тут музыканты вскинули вверх обернутые замшей колотушки, вдохнули побольше воздуха и со всей мочи ударили по бокам барабанов и гонгов, затрясли колокольчиками, задули в тонкие флейты. Под этот захлебывающийся вой на площадь выскочили две дюжины танцоров; сначала мне показалось, что они одеты в кипенно-белый хлопок, но нет! Наряд танцоров был не из хлопка и не из шелка, не из ткани и не из шерсти, а из настоящих костей. Ребра, позвонки, лопатки и грудины, бедренные кости и крестцы множества животных – дри, баранов, птиц и даже крупных ящериц – густо покрывали их угольно-черную шерсть, складываясь в единый, скрепленный медными кольцами скелет. Морды танцоров скрывались под тяжелыми черепами снежных львов; из-под обнаженных клыков свешивались красные ленты, изображая вываленные наружу языки. По бокам от голов, там, где положено быть ушам, торчали веера из пестрой бумаги, напоминающие не то рыбьи жабры, не то крылья огромных бабочек.

      «Дур-бдаг47!», – выдохнул дядя, выпучив глаза от страха; хозяева кладбищ, вот кто это! Души, уже лишившиеся тел, но еще не обретшие нового рождения. Чудища, крича и приплясывая, двинулись к площади; впереди ступали два скелета повыше, вооруженные длинными

47

Дур-бдаг, читипати, хохимай – персонажи мистерии Цам.