Дом с протуберанцами. Анатолий Ким

жил и держал дом в приближении к дворянскому, господскому обиходу, двух своих дочерей обучал в женской гимназии, и слугам, кучерам, приказчикам велел называть их с детского возраста по имени-отчеству.

      – Ой, а как же я так, Зинашка? – заметалась Геля. – Не прибрана, не причёсана, в старом платье!

      – Да чаво там, барышня Ангелина Хлампьевна, он сам как муромский побирушка, в старом кафтане, в сапогах стоптанных, – уверяла Зинка.

      – И отчего же он так, Зинашка?

      – От того, что, кажись, как новобранец бредёт от Гуся-Железного до Клепиков, на войнути его гонят – пешим порядком.

      – Ах, как на войну? Она же только началась, а уже гонят? – воскликнула Геля. – Да ведь его же на войне убить могут, Зинушка?

      – И убьют, чаво там, на войне-ти убивают, Ангелина Хлампьевна, – поддакнула Зинаха, рыжеголовая, безбровая, с конопушками на белом лице.

      – Не надо! Не хочу я этого! – вскликнула Геля.

      И тут из моей восточной стены на втором этаже просочился прямо в уши Гели голос другой женщины, говорившей в той же комнате раньше: «Не хочу я, чтобы вы ушли на войну и там погибли, не помня о том, что я останусь на этом свете без вас!»

      Геля схватила рыжую прислугу за её крутые плечи и начала трясти, приговаривая изменившимся голосом, не понимая, что это вовсе не её голос:

      – Иди и приведи его сюда. Да смотри, сделай это, когда во дворе никого не будет. Батюшка и конторщики в лабазе, но чтобы и гостей на повозках ни души!

      – Ня будя никого, барышня! – обещала рыжая прислуга. – Я утя ловкая!

      Она убежала из светёлки, топая тяжёлыми пятками, отчего задрожал и зазвенел хрусталь на серванте. А Геля, оставшись одна, заметалась в светёлке из угла в угол, ломая руки, – и вдруг принялась судорожно торопливо раздеваться. Расстегнула широкий капот на груди, сбросила на пол, стоптала с ног и осталась в легчайшей батистовой сорочке. В таком виде она встала возле кровати и замерла, судорожно выпрямившись.

      И когда служанка ввела в комнату Александра, девка ахнула от неожиданности и заголосила:

      – Ты чаво это, барышня! Ай стыд потеряла? Раздемшись-то?

      – Уходи, Зинаха, – почти зарычала Геля низким чужим голосом. – Иди, стой на лестнице, никого не пускай сюда.

      – Ахти, барышня! А если батюшка ваш попрётся, как же я не пущу?

      – Не будет батюшки, – спокойным голосом произнесла Геля и шагнула навстречу стоявшему у двери Александру, одновременно сильно толкнув в грудь служанку, которая вмиг выскочила из комнаты.

      – Вы почему так долго не появлялись, Александр Васильевич? Я чай, почти два месяца.

      Александр, уже не длинноволосый, а коротко стриженный, в старом сюртуке и мещанском картузе, в потрясении от увиденного, стоял как столб, опираясь спиной на дверной косяк.

      – Не смел вас беспокоить, Ангелина Харлампьевна.

      – От чего же не смели? Разве вам не стало ясно моё расположение с первой встречи?

      – Очень стало ясно, Ангелина Харлампьевна, оттого-то и не смел.

      – Но