Подменыш. И другие произведения шведских авторов в переводе Евгения Шараевского. Сельма Лагерлёф

самоуверенно сказал: «…мы ведь идем на север! На Балтике наверняка ни грамма не лучше, чем сейчас в Атлантике…» Да, мы шли на север, мы, фактически, шли домой, в Окселёсунд, в этот черный, вечно забитый льдом Окселёсунд, чьи тонкие фабричные трубы возвышаются, точно органные трубки, над многочисленными чугунными стапелями и иссиня-черными крышами мастерских. Мы шли от берегов Средиземноморья, где ранняя весна уже приложила свою мощную руку к пустынным степям Кадиссы. Пришло как раз то время года, когда Земля, медленно поворачиваясь вдоль эклиптики, подставляет под живительные лучи Солнца свое северное полушарие. Но во время нашего будничного рейса с юга на север мы ничего этого не замечали. Мы оставили за кормой шелковые дымки английского побережья, ранним туманным утром мы несколько часов проболтались на якоре в вечно бурном Брунсбюттеле, прежде чем проползти через сердце Германии. Мы миновали Хольтенау и прошли Борнхольм и Бло-Юнгфрун9 с его крутыми склонами гор и глубокими каменоломнями. Это было веселенькое морское путешествие в грязно-сером тумане и под пронизывающим дождем. И все время наши кирки стучали о красную от ржавчины палубу корабля. Мы по-прежнему урывали иногда от работы несколько минут, чтобы свернуть сигарету и сделать пару торопливых затяжек, скорчившись в каком-нибудь уголке, где мы были хорошо скрыты от взора вахтенного штурмана на мостике. Так мы стояли, сколько осмеливались, медленно пропуская через легкие приятный дым. Или же мы удирали время от времени в кубрик, чтобы наскоро влить себе в желудок пару кружек кофе из кофейника, всегда висящего под потолком, где он постоянно грелся от тепла коптящей керосиновой лампы. Это было нашей единственной настоящей радостью в таком кисло-печальном рейсе: по-детски удрать из-под надзора штурмана и наспех подкрепиться чем-нибудь – кофе или сигаретой. Других угощений в нашей будничной жизни не было.

      А Эрику стало хуже.

      Его пронзительный кашель перемежался медленными и нерешительными ударами наших кирок. Но это был удивительный товарищ: он по-прежнему, как пиявка, присасывался к своей бессмысленной работе, словно искал в ней спасения своему телу. Он был мал и тщедушен. Грубая одежда висела толстым бесформенным мешком на его узких плечах. А его лицо, оно бы ничего не выражало и ни о чем не говорило, если бы не светилось тем же серо-белым, мрачным цветом, что и пелена, постоянно окутывающая нас. Он стоял среди нас на палубе судна, по которой гулял ветер, и действовал своей киркой так же механически, как и мы. Мы спали с ним в одном матросском кубрике и ели за одним столом в столовой. Но все же мы по-настоящему не знали его, матроса Эрика Ларссона, чей трескучий кашель звучал в наших ушах с утра до вечера. Иногда кто-нибудь говорил, как Джонни:

      – Лучше всего тебе, Эрка, несколько дней не выходить на работу.

      Но Эрик был упрям и настойчив. Он наперегонки с нами орудовал своей киркой и привычно отвечал:

      – Я же вполне справляюсь. Еще никто не умер от небольшого кашля, он появляется и проходит

9

Шведский остров в проливе Кальмарсунд между Эландом и материковой частью Швеции, ассоциируется у шведов с Блокуллой – местом, где, по поверью, в Чистый четверг ведьмы собираются на шабаш.