Каверна. Тенгиз Maржохов

видимо, перекочевали в Баксан».

      В этот момент к матери, как старуха с косой, подковыляла Людмила Мухадиновна и начала что-то говорить жалобным тоном.

      – Что? – не понял я.

      Мама, как рыба на суше, раскрыла рот, а Людмила Мухадиновна высказывала ей соболезнование. Мама прервала её, когда заметила, что я недоумённо смотрю на них.

      – Я ложу сына. Вы что? – проговорила мама и хихикнула.

      Людмила Мухадиновна тут же пришла в себя. – Ах да, извините, – махнула она рукой. – Тогда туда не надо. На том месте сегодня парень умер. Я подумала вы его мать… Идите вот сюда, – подвела нас к 414 палате. – Располагайтесь здесь, – указала на пустую койку.

      В палате, на койке у окна, сидел мужчина средних лет.

      Я поздоровался. – Тенгиз, – протянул ему руку.

      – Володя, – ответил он.

      Тут же мощная сестра-хозяйка прикатила на каталке матрас и подушку, занесла и скинула на сетку койки.

      – Что это? – поднял я одной рукой подушку, другой развернул матрас. – Сколько человек на этом матрасе померло? И какой бедолага захлебнулся кровью на этой подушке? – брезгливо спросил я у сестры-хозяйки и посмотрел на Володю.

      Он молчал, не обращая внимания на такие мелочи. Мама не знала, что сказать. А сестра-хозяйка пробубнила:

      – Что, не нравится? Пойдём, сам выберешь… если найдёшь.

      Повела меня в подсобное помещение. – Выбирай, – стала она в дверях.

      Матрасы, подушки, одеяла представляли собой кучу барахла до потолка, в которую я полез, оптимистично засучив рукава. Первая иллюзия разрушилась об факт. Выбирать в этой куче было нечего, всё было ещё хуже: проссанные, проблёванные кровью насквозь матрасы и подушки. Я побросал туда же, чем замарал руки и недовольный вернулся в палату.

      – Ну что? – спросила мама.

      Я безысходно посмотрел на постельные принадлежности.

      – В тюремной больнице сейчас новое бельё выдают, – негодовал я. – А это республиканская больница, для свободных людей, не для зэков.

      Но факты, как говорится, вещь упрямая. И такое плачевное состояние было в нальчикской больнице. Я был в шоке. Тут же пришло в голову, что это только первое впечатление. В каждой реке бывают омуты… до которых надо ещё добраться. Посмотрим, что дальше будет?

      – Ладно, прорвёмся. Не из таких прожарок выбирались, – подбодрил я себя и маму. – Поехали домой.

      А Володе, сопалатнику, сказал:

      – Вечером вернусь.

      Мы вышли из больничного корпуса. Был пасмурный полдень. Горы скрылись в тумане. Стоял лёгкий морозец, снег лежал лишь кое-где небольшими островками. Земля была покрыта прошлогодним листопадом. Листья тополя, жёлтые с чернотой, замёрзли, прогнулись, как лодочки, и каждый сохранял снежинку. Всё было серо, но на солнце это покрывало отражало яркую картину.

      По дороге мама приставала с вопросами:

      – Почему заведующий не поговорил с тобой? Сразу к Мухадиновне направил… Ты сказал, что Валерий Николаевич тебя