Долгая дорога домой. Сару Брайерли

немало. Иногда я снова сладко засыпал.

      И, видимо, в какой-то момент меня сморило надолго. Когда я проснулся, уже наступило утро, солнце вовсю светило мне прямо в глаза. И по тряске я понял, что поезд едет, слышался мерный перестук колес.

      Я вскочил. В вагоне по-прежнему никого не было, за зарешеченным окном быстро проносился пейзаж. Брата нигде не было. И никто меня не разбудил – маленького мальчика, в одиночестве спящего в движущемся поезде. Вагоны третьего класса между собой никак не сообщались, чтобы попасть в свой, пассажиры входили и выходили через двери в начале и конце вагона. Я бросился в хвост и попробовал открыть двери с обеих сторон, но обе оказались заперты или, во всяком случае, не поддались. Побежал в другой конец – и там заперто!

      До сих пор помню, как душа в пятки ушла, когда я понял, что оказался в ловушке. Бессилие, нервное возбуждение, неверие – я чувствовал все разом. Не могу сказать, что именно я стал тогда делать: кричать, колотить по окнам, плакать, ругаться. Я потерял голову, сердце колотилось как бешеное. Не мог даже прочесть никаких надписей в вагоне, чтобы понять, куда еду или хотя бы как из него выйти. Я метался по вагону, оглядывая все полки в надежде, что там спит еще хоть кто-то. Я был один. Но продолжал бегать туда-сюда, выкрикивая имя брата, умоляя прийти и забрать меня. Звал маму и Каллу, но тщетно. Никто не пришел, и поезд не остановился.

      Я потерялся.

      И стал оседать от осознания ужаса происходящего, пока наконец не свернулся клубочком. Еще долго я то начинал плакать, то затихал в оцепенении.

      Спустя несколько часов бесплодной беготни по вагону я забрался на сиденье у окна – не узнаю ли пейзаж? Виды были похожи на привычные мне дома, но глазу не за что было зацепиться. Я не знал, куда направляюсь, но досюда еще явно никогда не добирался. Дом уже остался далеко позади.

      Я впал в какое-то подобие забытья – видимо, психика не выдерживала нагрузки и уже не справлялась. Я хныкал и спал, иногда вглядывался в окна. Есть было нечего, но можно было попить из-под крана в грязных туалетных кабинках в хвосте вагона – того рода, в которых при открытии заслонки все содержимое смывается прямо на пути.

      В какой-то момент я проснулся и понял, что состав стоит, мы подъехали к станции. Тут я приободрился – можно же привлечь чье-нибудь внимание на платформе. Но там было ни зги не видно. Входные двери открыть так и не получилось. Я молотил по ним кулаками и кричал, кричал, а поезд дал гудок и тронулся.

      В конце концов я окончательно выбился из сил. Невозможно все время пребывать в состоянии паники и ужаса перед неопределенностью, и оно отступило. С тех пор, как мне кажется, я понял, почему мы плачем: тело пытается справиться с тем, перед чем пасуют разум и сердце. Это и стало результатом моих рыданий – я пропустил через себя все эмоции и от этого даже почувствовал себя лучше. Меня сморила усталость, и я то и дело проваливался в беспокойный сон. Оглядываясь назад, я заново переживаю то жуткое чувство, похожее на ночной кошмар: будто попал в западню, остался один-одинешенек, не знаю,