Неподвижно лишь солнце любви. Николай Фёдорович Шахмагонов

всё ещё была в своём сарафанчике, который передавал трепет её тела. Он обнял её, его руки отыскали пуговки на сарафанчике и стали одну за другой освобождать от петелек. В какой-то момент его рука ненароком коснулась упругого холмика, и это прикосновение током пронзило его. Он сам не узнавал себя и не понимал причину своей робости, он всё ещё опасался, что она вот-вот остановит его, попросит уйти в другую комнату. Но она не делала этого, потому что её обволакивало совершенно новое, неизведанное и незнакомое ощущение, которое прежде приходило разве только во сне. Но то во сне. Она почувствовала, что даже те, очень немногие элементы одежды, которые остались на ней, давят и мешают, и ей захотелось поскорее освободиться от них, чтобы быть полностью во власти его объятий. Грудь томилась в оковах, и Теремрин, отыскав замочек, расстегнул его и выпустил на свободу два восхитительных холмика, прижавшись к одному из них губами и коснувшись другого рукой, под которой сразу затвердела его вершина, оказавшаяся между пальцами. Ирина замерла от ощущений, которые никогда не испытывала прежде, и решилась сама обнять его, прижаться к нему со всею силой нерастраченных чувств. Она сдавала один рубеж за другим, сдавала осознанно, допуская его всё дальше и дальше за грани дозволенного, и её постепенно обволакивали теплой, чарующей и пленительной пеленой неподражаемые ощущения. Ни он, ни она не произнесли ни слова, потому что губы их были заняты поцелуями, и потому что он почти потерял дар речи, задыхаясь от восторга. Его рука скользнула вниз, коснулась животика и замерла у последней преграды.

      Прежде чем двигаться дальше, Теремрин сбросил с себя футболку и освободился от шорт, заговорив горячим шёпотом, что-то очень ласковое, быть может, бессвязное и бессмысленное, но очень приятное ей. Его слова слились в один завораживающий поток, а женщина, как известно, любит ушами. Он всё ещё медлил перед последним, решающим натиском, а она ждала в предчувствии неизведанного, в предчувствии того, что не поняла и не осмыслила с Синеусовым. Наступил тот миг, когда ещё что-то могло остановить их – стук в дверь, телефонный звонок, но не было, ни телефонного звонка, ни стука в дверь, лишь доносились со спортплощадки приглушённые удары по мячу и обрывки фраз.

      Рука Теремрина нащупала тугой поясок, оставивший на животике осязаемую пальцами ребристую строчку. Ирина впилась руками в его плечи, и замерла в объятиях, успокаиваемая его горячим шёпотом. Неспешно, сантиметр за сантиметром, удалял он эту последнюю преграду. Ирина лежала на боку, не мешая ему, и лишь когда рука его достигла колен, слегка поджала ноги и помогла освободить себя от тонкой, повлажневшей преграды из ажурного материала. Она подивилась, что позволила ему провести рукой по тем местам, которых никогда не касалась мужская рука. В следующее мгновение они сплелись в объятиях, уже ничем не разделяемые. Он повернул её на спину и осторожно продолжил своё наступление, нависая над нею и ощущая, как бешено колотится сердце. Он весь сгорал от нетерпения, и требовалось