Непобежденные. Владислав Бахревский

ведь и впрямь карикатура: на сорок бойцов тридцать английских винтовок, а винтовкам этим без малого сто лет.

      – Где оружие, какое собрали у населения, в первую очередь винтовки лесников? – удивлялся Суровцев.

      – У лесников были ружья РА. Наполеоновские… Двустволок набралось много, еще больше берданок. Куда всё это увезли – не знаю. И ни единого приемника теперь в Людинове! Собрать собрали, а куда отправили – тайна. Афанасий! У нас связи нет. Ни с армией, ни с центром партизанского движения. Мы сами себя лишили сообщений Совинформбюро. Солдаты партии. Приказано – исполнено.

      Золотухин рассердился вдруг:

      – Солдатам тоже соображать надо. Сколько патронов к винтовкам?

      – Роздано три десятка. В ящиках тысяча.

      – «И десять гранат не пустяк», как в песне о матросе Железнякове.

      Суровцев глянул на командира:

      – У тебя и у меня по гранате. Всего двенадцать… Василий Иванович, что еще надо сделать, пока в городе мы хозяева?

      – С ребят бери пример. Сидят, как малые дети. И правы. Скорее война кончится.

      – Каково людям, которых оставляем…

      Люди оставленные готовили ужин, ужинали. Укладывали спать детей. Собирались в одной комнате, а говорить было не о чем.

      Алеша у керосиновой лампы читал вслух Тютчева:

      Над этой темною толпой

      Непробужденного народа

      Взойдешь ли ты когда, Свобода,

      Блеснет ли луч твой золотой?..

      Читал и читал:

      Как хорошо ты, о море ночное, —

      Здесь лучезарно, там сизо-темно…

      В лунном сиянии, словно живое,

      Ходит, и дышит, и блещет оно…

      И представил себе: луна над Людиновом, а на площади немцы, лунные отблески на касках.

      – Бабушка!

      – Что томишься?

      – Бабушка! Придет весна – она все равно придет! – соловьи будут петь… Но кому? Нам или немцам?

      – Богу молись! Что Бог даст, тому и быть! Видишь, какой вечер тихий. Надо уметь всякой доброй малости радоваться.

      Алеша и впрямь излихости́лся. Все очень странно. Научили мины ставить и ни одной не дали. Поручили собрать группу, а сами исчезли.

      Читал, чтоб не думать: «Сияет солнце, воды блещут. На всем улыбка, жизнь во всем…»

* * *

      В доме Зарецких этой ночью молились.

      – Я завтра буду служить! – сказал батюшка. – Советской власти нет. Сажать меня некому. И ведь – праздник. Отдание праздника Воздвижения Животворящего Креста Господня.

      Утром пришел в церковь. Отца Николая нет. Спрятался. А бабушки дома не усидели. Увидев своего протоиерея, заплакали.

      Молились радостно. Уже к кресту подходили, когда храм поднялся вдруг, будто земля вспухла и на место встала. Огоньки свечей затрепетали, заметались.

      – Отец! Землетрясение? – громко спросила матушка Полина Антоновна.

      – Всё уже позади, – спокойно сказал отец Викторин. – Что-то взорвали.

      – Неужто завод?! – охнули бабушки.

      – Последнее