Weeping beauty. Олег Сергеевич Малахов

тебе не терпится, стать моим Тео, толом, взрывающим тело вместе со своим стройным танцевальным телом? Почему не сказал, что не в силах удержаться от того, чтоб не наказать мое тело своим напором, распять его в любой из подворотен, и распороть мой анус?? Я испражнюсь на твою тень». И она мгновенно пустила струю на пятно на стене, полустене, сползающее на стеклянный пол пятно, так как оно следовало за отпрянувшим телом. А она обливала водой своей вдовеющей вагины истину измены, полумрак от тела, несбывшегося в постели. А ее усмирить не мог даже юноша в кожаной одежде с нежными подушечками пальцев, искренне не требовавший ее расстраиваться, но она истекала собой, истлевала в потухшем смраде дискозала. Несколько гарантов безопасности с лишившимися онемения лицами окружили ее, но покоренные ароматом, исходившим от ее непосредственности, стали растерянно осматривать друг друга, и она уже улавливала нерешительные позывные любителей быть застенчивыми, но прямолинейными в своих чувствах, объявляющими незамедлительно о своей любви, еще неокрепшей и не укоренившейся в сознании, но уже заставляющей верить в себя. Она хотела. Я в это время, не думая о времени, уходил в себя. Рядом со мной разворачивались необычные события, ситуации неподвластные описанию и, видимо, обладающие непреодолимой силой. Я иду по улицам города, но люди не участвуют в повседневной жизни: никто не прогуливался, не следовал сосредоточенным маршрутам, а все они толпились или рассыпались в разные стороны, нарушая стройность принятых традиций, обуславливающих городское движение. «ЫАОУЫА» – говорили их лица. И кто-то из прохожих несомненно носил туфли на высоченных каблуках. Не верилось мне, что ради этой беснующейся толпы ее будут судить, и обрекут же на муки вечные.. Ради кого? Этих не ориентирующихся в пространстве особей? Где справедливость? У нее же глаза нимфетки. Она могла бы родить мне людей будущего. Где еще найду я такое счастье для своих детей? Но у нее бы отвисла грудь, и тогда б уже я судил ее. Но сейчас несла свои торчащие соски к завесе тумана промышленных южных кварталов без квартир она. А там летали двухголовые птицы. Она спешила сниматься в немом кино. Спустя полчаса она произнесла первую реплику. Немотой покрылись лица слышавших ее. Увидев ее, можно было оглохнуть. Запах ее ступней будоражил каждого, кто когда-либо мастурбировал, задыхаясь ароматом использованных вещей. Переживая о том, что время бониклайдовской любви ушло безвозвратно, она не переставала удивляться тому, как однообразна жизнь. Я нес остатки веры в безболезненную смерть в своем чемодане идей и вероисповеданий. В груди ли? В шифрах своего детского комплекса разведывательной деятельности. Чего только не хотелось знать? Нервы. Их не хватало. А сколько их должно было быть и из чего они состоят, и где то место в голове или сердце или животе, где они должны рождаться и умирать, не поддавалось познанию детского мозга. Потом я осознал, что нервы живут в крови. Нервы на пределе, нервы сдают. Ты – маленький солдат. Тебе нужно уклониться от