Weeping beauty. Олег Сергеевич Малахов

до этого, или рядом с луной, проплывающей над моей избитой головой с растрепанными мыслями внутри и внутри луны. Сейчас. Но была она рядом.. Как мост, как путь кометы, прожигающей Луну и тонущей в нестерпимом холоде Седны. Как последняя капля крови, стекающая по ногам юной девы, испытывающей первое волнение своего женского организма. Моя сонная и неподвижная рука лежала у нее на плече, соленом от впитавшихся в кожу брызг морского прибоя. Я лечил носоглотку ее запахом. Безнадежно я выправлял ее ошибки, которыми пестрили ее любовные письма, адресованные далеким инопланетянам, слова из которых мне неистово хотелось слышать, чтобы они не просто звучали, а жили моими губами, превращались в спазмы сердца, в синяки под глазами, в журчание крови, текущей из моих донорских вен, меняя цвет моих глаз. А потом наступала бы тишина, наступала бы мне на волосы, выросшие до пят, скрывающие мои запрещенные мощные крылья, уносящие меня в пламенеющее сияние сменяющихся горизонтов, когда настигают сознание самые тягостные и безнадежные мысли, из бытия, моего, но истребляющего мою плоть. Руки ослепли, ослепляя светом холодных каменных руин бесполезно жившего мозга разум той женщины, которая стала призраком той юной девы, которая являлась мне во снах и нежно обнимала мою душу, своими глазами. Она всегда расставалась со мной молча и необычайно спокойно. В спокойствии купались ее глазные яблоки, спокойствием полнился ее внутренний голос, дыхание было размеренным и упорядоченным, это спокойствие заставляло меня терять воздух, задыхаться, умирать. Ее тело умело становиться пейзажем без контуров, безумием беспощадным и бессловесным. В ее комнате могли умещаться ее истерики и панические состояния по поводу собственной неполноценности. Зайдя в нее после прогулки по дождливому городу, она устремилась к окну, распахнула его, запуская легкие порывы ветра и воды в сумрак своего пристанища. Ей не к кому было обратиться за помощью уже несколько лет. К ней никто не обращался за чем-то особенным, и никто ничего не предлагал, кроме нескольких часов секса. Сегодня, однако, в конторе ее похвалили за чрезвычайную пунктуальность. Стройность ее тела привлекала сотрудников из более престижных отделов, но их положение не позволяло им признаваться в этом. Она прекрасно могла идентифицировать чью-то заинтересованность в ее ласках. Она любила наблюдать за тем, как резали свиней и разделывали их туши. Ее можно было бы упрекнуть в бездушии, но она смотрела на экзекуцию над животными с человеческим хладнокровием и животной пугливостью. Часто в ее сознании застывали образы, которые плодились в ее юношеском мозгу. Ей виделось, что новорожденные детеныши людей схожи с молодыми поросятами, и картины со смесью из рыдающих младенцев и розовых хрюкающих поросят роились в ее фантазиях. Огонь в ее венах и гром в ее перепонках преображались одновременно с мутацией ее образов, когда отпрыски рода человеческого ничем не выделялись из животного мира. Забыв о никчемности всеобщего невежества, она все-таки в надежде на возможность обретения общения сегодня вечером вышла из своего пустынного жилища и направилась в сторону площади Анны Франк мимо окаменелости набережных и вдоль осиротевших каналов. Ее волосы впитывали сырость океанского воздуха. Чайки над ее головой роняли перья, уносимые ветром в призрачность ее сновидений. Опустошенность душ бесцельно снующих по городу прохожих заставляла ее топить свою неудовлетворенность поиском душевного тепла в монотонном движении в никуда по брусчатым мостовым. Она накапливала ощущения отстраненности, замороженной в неподвижности домов и обнаженности дорог. Она впитывала мои фразы о разлагающемся человечестве. Ее глаза раздевали мои книги, и из них высыпались буквы, и беспорядочно соединялись в ее мозгу, создавая безупречную модель языка, будто чудо ее преображений становилось неотъемлемым атрибутом соединения ее одиночества и моего литературного молчания. Она, окутанная дымкой каналов, ступала все отрешеннее по камням. Площадь Анны Франк осталась позади, впереди – залив, порт, вокзалы, запах свежего табака, длинноусые моряки, гламур нежно-огненных фонарей, ночные путешественники в поисках ночной любви. Она ловила взгляды ловеласов. Когда она чувствовала во взгляде дерзость любви и ненависти, она находила в своей потрепанной сумочке маленькую книгу со стихами неизвестных менестрелей и вагантов. Она успокаивала себя тем, что любовь умерла вместе с безрассудными принцессами, вышивавшими инициалы и амурные послания своим бесстрашным рыцарям, преподносившим дамам сердца сердца свои, наколотые на наконечники копий. Ее забавляло то, что своими повадками она давала надежду на овладение ее телом. Она наслаждалась возможностью вызывать слюноотделение у самцов. Ее глаза заставляли читать в них просьбу: принеси мне чай или кофе. Но никто не мог прочитать в них мольбу: принеси мне сердце последнего статиста. В баре, из окон которого она могла видеть кусочек залива, бармены называли ее королевой закатов, а она шутила с ними, называя их королями обмана, представляя в своей постели самого красивого из них, белокурого шатена с запахом рома на губах, щурящегося на солнце. Он редко улыбался ей, задумчиво наливал ей ее любимый коктейль, будто храня внутри некую тайну, которую никто никогда не узнает. Он тоже засматривался на синеву залива, как и она, сидящая у края стола, подперев голову руками. И в его мысли влюблялась она. Думая о предстоящих скитаниях, она испытывала волнующее чувство неприкаянности