Черно-белое кино (сборник). Юрий Левитанский

безветрии голубом,

      я встречал одну женщину. Она вся была в голубом.

      Голубые туфельки. Шляпка модная голубая.

      И глаза голубые. И книга в руке – голубая.

      На нее молились изнемогшие от подагры

      пожилые курортники Старой и Новой Гагры.

      Не дыша глядели, стоя в садиках и в калитках,

      на нее, плывущую в этих пальмах и эвкалиптах.

      Вот она идет, то их милуя, то карая,

      по ковровой дорожке их голубого рая.

      Как всегда, с голубою книгой в руке идет.

      Голубая книга удивительно ей идет.

      И она это знает. Она не возьмет любую.

      Она выбирает обязательно голубую.

      Она равнодушна ко всем остальным книгам.

      Она знает жизнь по одним голубым книгам.

      Письмо

      Пускай та поплачет…

      Что делать мне, ума не приложу.

      Давайте я вас лучше провожу.

      Вы, с вашим недоверьем к чудесам,

      живите здесь, а я уеду сам.

      Уеду сам. Я взял уже билет.

      Я напишу вам через двести лет.

      Вас удивит ребячливость письма,

      короткого и вздорного весьма.

      Я напишу вам что-нибудь про то,

      что снова носят длинные пальто,

      что вот уже в теченье двух недель

      у нас не прекращается метель,

      что я курю и, в сущности,

      пока не думаю о вреде табака…

      От этого бессвязного листка

      охватит вас внезапная тоска.

      И старый пес, ложась у ваших ног,

      вздохнет о том, что тоже одинок.

      И будет думать добродушный пес,

      как отгадать причину ваших слез.

      Приятель

      Как поживаешь? Ты хорошо поживаешь.

      Руку при встрече дружески пожимаешь.

      Мне пожимаешь, ему пожимаешь руку.

      Всем пожимаешь – недругу или другу.

      – Ах, – говоришь, – не будем уж так суровы!

      Будем здоровы, милый! Будем здоровы! —

      Ты не предатель, просто ты всем приятель

      и оттого-то, наверное, всем приятен.

      Ты себя делишь, не отдавая полностью,

      поровну делишь между добром и подлостью.

      Стоя меж ними, тост предлагаешь мирный.

      Ах, какой милый! Ах, до чего же милый!

      Я не желаю милым быть, не желаю.

      То, что посеял, – то я и пожинаю.

      Как поживаю? Плохо я поживаю.

      Так и живу я. Того и тебе желаю.

      «Ax, что это за странное вино…»

      Ax, что это за странное вино – Изабелла!

      Не женщина ли выбежала в сад и запела?

      Не птица ли крылами на дороге забила?

      Ах, рог Изабеллы – ты как рог изобилья.

      Мне тамада рубиновое, терпкое цедит.

      Он видел в жизни всякое, и шутку он ценит.

      В глазах его пастушьих, поглядишь – облака,

      но то не облака в его глазах, а века.

      Вся правда их и вымысел ему – как вчера.

      Он эту глину вымесил рукой гончара.

      Он на огне обжег ее, как дивный сосуд.

      Рука его правдива, и правдив его суд.

      О ты, один из тех, что обжигают горшки!

      Ты душу мою тоже