Черно-белое кино (сборник). Юрий Левитанский

оды выходят из моды.

      И вот седовласые барды

      несут свои перья в ломбарды,

      но денег ломбарды не платят

      за их устаревшие перья.

      Те перья исписаны так

      в угоду вчерашнему вкусу,

      что даже по старому курсу

      цена им примерно пятак.

      Но я не о бардах пекусь —

      пускай разбираются сами.

      А перед моими глазами

      проходит блистательный гусь.

      Нисходит он, как благодать,

      ко мне на окошко садится,

      и то, что он важная птица,

      по перьям легко угадать.

      Он весь как изящный сосуд

      холодного высокомерья.

      Он мне говорит: – Эти перья

      удачу тебе принесут. —

      И он говорит мне: – Прошу,

      возьми их, мне вовсе не жалко.

      Мне даже становится жарко,

      когда я их долго ношу.

      Бери их себе и пиши,

      как тот гениальный поручик,

      который не знал авторучек,

      а были стихи хороши. —

      Но я говорю ему: —

      Лгут не перья,

      а люди, по сути,

      и завтра в чугунной посуде

      за чванство тебя испекут. —

      И я говорю: – О сосуд

      холодного высокомерья!

      О гусь, твои вечные перья

      лжеца все равно не спасут.

      И дело не в перьях, о нет,

      а в совести, чести и вкусе.

      Но больше ни слова о гусе!

      Да, в сущности, гуся и нет.

      А что же касается мод,

      мне все-таки нравится мода,

      согласно с которою ода нелепа,

      как старый комод.

      Автоматы

      Мне в соседство даны автоматы.

      Автоматы красны, как томаты.

      Автоматы торгуют водой.

      Автоматы – народ молодой.

      Ни унынья у них,

      ни печали.

      Их история в самом начале.

      У них первые как бы века,

      а дорога еще далека.

      Но ночами,

      когда не торгуют,

      о своем они чем-то толкуют.

      Марсианский их странен наряд,

      и глаза как-то странно горят.

      Там какие-то споры и крики.

      Там опасные зреют интриги.

      Раздается призыв к мятежу.

      И тогда я,

      как некий правитель,

      в пиджаке из хлопчатой бумаги

      под неоновый свет выхожу.

      Как тонка моя слабая кожа!

      Нет, она на металл не похожа.

      А под кожей —

      сплетение хрупких

      кровеносных сосудов моих.

      Эта кожа боится пореза,

      и ничтожны проценты железа

      в этом теле,

      которое весит

      только семьдесят пять килограмм.

      Но смолкают при мне автоматы.

      Автоматы – они трусоваты.

      И стоит,

      как щенок-попрошайка,

      автомат в переулке пустом:

      будто сахар ему показали

      и за это служить приказали, —

      вот и встал он на задние лапы

      и старательно машет хвостом.

      Человек

      Человеку