Лакомый кусочек. Маргарет Этвуд

      Часть первая

      1

      Я точно знаю: в пятницу, когда я встала, со мной все было в порядке; ну разве что чувствовала себя непривычно вялой. Пошла на кухню приготовить завтрак, а Эйнсли уже торчала там – терла пол шваброй. Сказала, что накануне вечером побывала на кошмарной вечеринке. Она божилась, что, кроме студентов-стоматологов, там никого не было, и те довели ее до ручки, так что она с горя напилась.

      – Ты не представляешь, какой это был отстой: двадцать раз выслушивать рассказы про десны и полость рта. Пришлось в красках описать им, какой у меня однажды абсцесс был – вот тут все оживились. У них прям слюни потекли от восторга. А многих мужиков интересовали вовсе не мои зубы, черт бы их побрал!

      Она мучилась похмельем, отчего я повеселела: почувствовала себя такой здоровой! Налила ей стакан томатного сока, по-быстрому растворила в воде таблетку Алка-Зельтцера и, вполуха слушая ее жалобы, сочувственно поддакивала.

      – Как будто мне мало этих разговоров на работе, – проворчала она.

      Эйнсли проверяет неисправные электрические зубные щетки в компании производителя: она там временно. А ждет она открытия новой выставки в небольшой художественной галерее, правда, платят там мало, но она мечтает задружиться с художниками. В прошлом году, по ее словам, она мечтала о знакомстве с актерами, и кое с кем ей и впрямь удалось познакомиться.

      – Эти стоматологи просто зациклены на зубах. Наверное, у всех в карманах пиджаков лежат круглые зеркальца на изогнутой ручке, и каждый раз, заходя в сортир, они вынимают их и обследуют свой рот – смотрят, нет ли у них кариеса.

      Эйнсли задумчиво провела рукой по волосам – они у нее длинные и рыжие, вернее огненно-каштановые.

      – Прикинь, а вдруг с таким придется целоваться? И он перед поцелуем скомандует: «Откройте пошире рот!» Какие-то они все одноколейные…

      – Наверное, там было ужасно, – предположила я, доливая сок ей в стакан. – А ты не могла сменить тему?

      Эйнсли удивленно подняла почти несуществующие бровки, которые с утра еще не успела подрисовать:

      – Конечно нет. Я сделала вид, что мне жутко интересно. И естественно, я не сказала, где работаю: эти профессионалы из себя выходят, если выясняется, что ты что-то смыслишь в их области. Ну, прямо как твой Питер, понимаешь?

      Эйнсли частенько подкалывает Питера, особенно когда ей неможется. Но я великодушно промолчала.

      – Тебе бы поесть перед работой, – посоветовала я, – лучше, когда в таком состоянии желудок чем-то заполнен.

      – О боже, – вздохнула Эйнсли, – я больше так не могу. Еще один день посвятить электромеханизмам и ртам. У меня уже месяц ничего интересного не было – после того случая, когда одна дама вернула зубную щетку с выпадающими щетинками. А мы узнали, что она пользовалась пемолюксом.

      В то утро я так старалась быть полезной Эйнсли, мысленно упиваясь своим моральным превосходством над ней, что даже не обратила внимания, что уже опаздываю – хорошо, она мне напомнила. В компании электрических зубных щеток никто не следит, когда ты появляешься на рабочем месте, но в моем офисе пунктуальность считается хорошим тоном. Мне пришлось заменить сытную яичницу стаканом холодного молока и плошкой сухих хлопьев, после которых я, конечно, проголодаюсь задолго до обеда. Я мрачно сжевала ломтик хлеба, пока Эйнсли, еле сдерживая тошноту, молча наблюдала за мной. Потом я схватила сумку и пулей вылетела из квартиры. Эйнсли захлопнула за мной дверь.

      Мы живем на верхнем этаже большого трехэтажного дома в старом благообразном квартале – наши комнаты, я думаю, раньше предназначались для прислуги. Между нами и входной дверью внизу два лестничных пролета, второй, тот, что ведет к нам, узкий и скользкий, а нижний – широкий и покрыт ковровой дорожкой, но удерживающие ковер металлические пруты совсем разболтались. В туфлях на шпильках – они предусмотрены нашим дресс-кодом – мне приходится спускаться по лестнице бочком, крепко держась за перила. В то утро я благополучно прошагала мимо ряда медных грелок для постели, подвешенных вдоль лестницы, увернулась от острозубых вентилей труб, торчащих из стены на площадке второго этажа, и успешно миновала потрепанный армейский флаг за стеклом и вереницу портретов каких-то стариков в овальных рамах, стерегущих нижний пролет. К моей радости, внизу никого не было. Спустившись на первый этаж, я шагнула к двери, проскользнув между фикусом в горшке и столиком с кружевной салфеткой и круглым медным подносиком. Из-за бархатной занавески справа я услышала звуки пианино: девчонка наигрывала свои утренние этюды. «Кажется, пронесло», – подумала я.

      Но прежде чем я успела схватиться за ручку, дверь бесшумно отворилась с улицы, и я поняла, что попалась. Наша домовладелица, обитающая внизу. На ней были садовые рукавицы – чистые, ни пятнышка, в руке она сжимала совок. Интересно, кого она сейчас зарыла во дворе.

      – Доброе утро, мисс Макэлпин, – строго произнесла она.

      – Доброе утро! – кивнула я и улыбнулась. Я никак не могу запомнить ее имя, и Эйнсли тоже. При виде нее мы обе впадаем в ступор. Я взглянула мимо нее на улицу, но она не