Взрывник. Заброшенный в 1941 год. Вадим Мельнюшкин

встал без движения, уставившись прямо в глаза. Несмотря на отсутствие страха взгляд его не нёс угрозы, которую хоть изредка, но Отто замечал в бросаемых на него взглядах некоторых русских, особенно освобождаемых им от излишков продуктов и противного деревенского шнапса. Парень смотрел внимательно, но в то же время как-то отстранённо, как будто всё происходящее его не касается. Как это у него получалось, понять невозможно.

      – Papier! (Бумаги!)

      – Так я же говорю, господин унтер-офицер, вон я ему выписал папиру! – снова засуетился мужик, указывая на документы в руках Отто.

      – Russische papier! (Русские документы!)

      По возрасту парень вполне подходил под службу в армии, да и причёска какая-то странная у него. Русские же солдаты имели из документов только зольдбухи. Правда, если он какой-нибудь крестьянин, то у него может не быть никаких документов вообще, но тогда его можно просто сдать эсэсовцам для разбирательства. Но парень спокойно сунул руку в карман чистого, но повидавшего жизнь пиджака и вытащил небольшую книжечку, в которой без труда узнавался русский документ – так называемый паспорт.

      – Ich bin Student. Nicht ein Militär. Moskau. Studieren. (Я студент. Не военный. Москва. Учиться.)

      Акцент у этого русского был просто ужасен. Покрутив в руках документ и сличив фотографию, Отто задумался.

      – Господин офицер, племяш это мой. Слышал, как шпрейхает? Во! – мужик показал оттопыренный большой палец правой руки, одновременно левой протягивая завёрнутый в кусок материала приличный по размеру свёрток. – А это вам, закусить. Швайне. Вкуснющая, пальчики оближете.

      Карл быстро принял свёрток и махнул Отто рукой. Мол, чего встал, пропускай. Молодой русский был подозрителен. Как-то знакомо он двигался, хотя это, наоборот, успокаивало, как будто тот человек с похожей моторикой был не опасен, а, наоборот, внушал доверие. Так и не разобравшись в своих чувствах, караульный протянул документ русскому и решил выкинуть всё произошедшее из головы.

      – Schnell! (Быстро!)

      Молодой легко вспрыгнул на телегу, старый щёлкнул вожжами, негромко прикрикнув на лошадь, и телега медленно покатилось в сторону городских домов.

      * * *

      – Эх, Костя, за ногу тебя, кому я говорил – сделай морду попроще, пожалостливей.

      – Нормально всё прошло, Кузьма, ну какая жалостливая морда у московского студента?

      – Обычная. Надо было всё ж фингал тебе поставить, тогда совсем хорошо было бы.

      – С фингалом согласен, тогда и морда, и страх в глазах были бы к месту, но каждые два часа давать себе лицо бить не хочу.

      – И что, правда, больше двух часов не держится?

      – Проверено, через час уже жёлтый, а потом совсем сходит.

      – Ненормальный ты всё ж.

      – А кто спорит? Сейчас в комендатуру?

      – Ну да, папиру тебе славную выпишем, чтобы не цеплялись, попереводишь мне, а к вечерку к своему связному отправишься. С ночёвкой, небось?

      – С чего такие мысли?

      – Как будто ты так сорвался бы мужика спасать, да всю дорогу, как на иголках, дёргался.

      –