Марьина исповедь. Владимир Тиссен

(привезли новых раненых) и сообщила, что ночью ваш брат скончался.

      Он замолчал, ком в горле не давал ему говорить. Всё-таки насколько бесчеловечна война, она обесценивает человеческую жизнь, притупляет мораль, чувства. Скольких он видел стонущих от боли, скольких похоронил, сколько провёл операций, ампутаций, и это не вызывало у него сентиментальных чувств. А здесь одно лишь воспоминание, и ком подступил к горлу. Казанцев откашлялся.

      – Простите, – сказал он тихо, – вы можете им гордиться: он был очень сильным человеком. Во время одной беседы он сообщил мне, что в кармане его гимнастёрки осталась ваша фотокарточка с обратным адресом и письмо. И если с ним что-то случится, просил передать его вам.

      Казанцев достал письмо с фотокарточкой и орден Святой Анны. Всё это бережно передал в руки Анне. На письме были капельки крови, отголосок смерти. Она положила орден и фотокарточку на кровать, а письмо взяла в свои ладони, поднесла к губам и стала вдыхать в него жизнь, свою жизнь. Сколько ждала она этого письма, а теперь ей было страшно его открывать.

      – Это орден Святой Анны, – посмотрев на орден, произнёс Казанцев, – он им особенно дорожил. Сказал: «Доктор, я и в этот раз обязательно выкарабкаюсь, потому что возле сердца ношу Святую Анну, сестра у меня Анна, она святая, она всегда со мной». Я уже снял этот орден перед погребением, без его разрешения, но думаю, что Владимир Степанович был бы не против. Пусть он останется у вас на память. Мы похоронили его 28-го октября, недалеко от лазарета, в лесу. Место я приказал разровнять. Никакого холмика, никакой таблички, в целях безопасности, но это место я помню хорошо и могу указать.

      Она посмотрела на него радостными, почти безумными глазами.

      – Как вы сказали? 28-го октября? Этого не может быть. Этого не могло быть. – Она встала и начала ходить по комнате. – 30-го октября я была на юбилее у Виноградовых, а за два дня до этого, в ночь на 28-е, он приходил ко мне. Он был здесь. Вы понимаете, этого не могло быть. Мы пили с ним чай, он принёс мне фиалки.

      – Вы меня простите, бога ради, но я, пожалуй, пойду. Вам лучше сейчас побыть одной. Я пробуду в городе ещё три дня, остановился здесь неподалёку. Вы не будете возражать, если я завтра к вам загляну?

      – Да, конечно, – её отрешённый взгляд говорил о тот, что мысли были где-то далеко, – конечно, заходите. Я буду очень рада, – сказала Анна, и он ушёл.

      И тут Анна стала сумбурно вспоминать тот ночной визит, стараясь найти ещё хоть какие-то доказательства. В том, что он был здесь, она не сомневалась, помнила каждую морщинку на лбу, ямочки на щеках, его руки и даже запах его гимнастёрки. «А утром? Что было утром? Подноса с чаем уже не было. И мадам Вила́р тоже ничего не спросила. Стоп. Фиалки. Фиалок тоже не было на столе, а хозяйка пансиона если и забрала посуду, то фиалки бы не тронула, а их не было. Это был только сон?»

      – Значит, когда он спал и улыбался за тысячи вёрст отсюда, мы говорили с ним здесь во сне? – Слёзы маленькими бусинками начали скатываться по щекам. Она открыла письмо. – Моя милая Анечка. – Строки зазвучали