Воспоминания крови. Мемуары с мистикой (1883—1985 гг.). Людмила Филатова

узнавать её. В бедняжку будто бес вселился. Она боле не ходила в церковь, даже по воскресеньям, сделалась груба с мужем и холодна с маленькой дочуркой, вернее совсем не замечала её.

      – И почему это всё именно со мной? – Не оставляли её горестные размышления. – Ведь не из-за Бориса же? Да нет, я ведь мужа люблю, у меня и в мыслях… А может, всё-таки было? – Вдруг холодно засосало у неё под ложечкой. – Ведь радовалась, что Борюся в Бориса уродился! А там… – Она со страхом подняла вверх помутившийся взгляд. – Уже, наверное, знали. Да что там – наверное… Неужто только за это?

      Но тогда страшно жить, страшно думать, страшно быть самой собой! Ведь ничего же не было! Это невыносимо, за что?..

      В её нынешней, пожалуй, уж совсем нереальной жизни, так ужасно и несправедливо она вдруг изменилась, Вере приходилось существовать теперь и без надежд, и без желаний, и без видимой цели – в общем, как получится… Какой-то главный стержень определённо сломался в ней, но на смену ему чуть ли не спасительницей тут же явилась совершенно неуправляемая субстанция её возбуждённой нервной, самости, которая теперь и стала Верой Краснопольской. Не слушая возмущённых увещеваний родни, эта, будто уже и не Вера, сдав на руки кормилице малолетнюю дочку, неожиданно для всех ушла на сцену в оперные певицы! И стала жить не своей, раз уж, там…, на верху, не позволяют, а чужими, как ей тогда мнилось, вовсе не требующими никакой ответственности выдуманными сценарными жизнями.

      – Кто насочинял все эти страсти-мордасти, тому и отвечать! – подмигивала она кому-то в высоком овальном зеркале богемского стекла. И все не без оснований побаивались, что бедняжка вот-вот совсем сойдёт с ума!

      – Не трогайте её, пусть поёт! – Отмахивался Пётр Аркадьевич. – Будет хоть чем-то занята – выкарабкается!

      Но, как оказалось, спасла Верочку Краснопольскую отнюдь не оперная сцена, а – надо же! – её собственное полнейшее отрешение от себя прежней! Когда беда как бы и не с тобой, то и болит ведь меньше, не так ли?..

      Сразу после трагедии Бориса Лажновского увезли хоронить в Жмеринку. А Борис младший упокоился на местном кладбище подле склепа упомянутой выше Вериной бабушки, Ефимии Слеповой.

      – Всё-таки под присмотром. – Горестно вздохнул Пётр Аркадьевич, бросая в могилку ком сырой глины. – Всё-таки…

      А через год Вера родила ещё девочку, Машеньку, явно без желания, просто так вышло. Все думали, что родины смягчат её, но, увы, она даже отказалась кормить новорожденную и уже через неделю, утянув холстиной грудь, вернулась на сцену.

      И жизнь её, вернее то, что от неё осталось, как-то сама собой обратилась в две всецело захватившие Веру игры: сценическую – постоянно балансирующую меж надуманным благом и столь же надуманным грехом, и житейскую – мелко суетную, состоящую лишь из скороспелых привязанностей и столь же скорых бесчувственных отречений – совершенно пустую, но успешно отвлекавшую её от чёрных мыслей.

      – Принимайте –