Миряне. Печальнейшая повесть. Олег Чекрыгин

к моей матери приехал в гости ее университетский товарищ, по образованию тоже журналист, к тому времени ставший достаточно известным проповедником. Узнавши, что у нас в доме нет Библии, в то время считавшейся среди столичной интеллигенции библиографической редкостью, он не раздумывая долго, посадил нас в подвернувшуюся машину, и повез в Новодевичий. Отлучась довольно надолго под пугающие чуждые (это были глухие советские годы) своды, он вернулся с толстенной книгой в зеленом переплете без названия, украшенным крестом. Так в нашем доме появилась книга Священного Писания. Стоила она пятьдесят рублей, по тем временам огромные деньги, особенно за книгу – книги в СССР были дешевы, но малодоступны. Как впрочем и все остальное, что пользовалось спросом и называлось единым словом – «дефицит».

      От общения с о. Глебом осталось воспоминание о чувстве острого и боязливого любопытства по отношению к человеку, занимающемуся чем-то запретным, опасным. Казалось, что этот гость находится чуть ли на нелегальном положении, и может навести на нас беду. Таково было положение церкви и священства во времена, когда готово было сбыться обещание Хрущева «в восьмидесятом году показать по телевизору последнего попа». Однако с деньгами наш гость обращался вольно, Библию он нам подарил «на память», по своим таинственным «делам» разъезжал по всей Москве только на такси, и напоил меня дорогим коньяком, щедро закупленным в попутном ресторане по двойной цене, до такой степени, что окончания вечера я не запомнил. Много позже до нас доходили слухи о том, что этот талантливый человек начал всеръез спиваться, у него возникли тяжелые проблемы на службе и в семье, он лечился… Все это тогда казалось мне удивительным, странно несовместимым с особенным, я уже говорил, чувством уважительного интереса, пробудившегося во мне при встрече с тем, кто являлся носителем необычайного явления человеческого духа – Веры в Творца. Именно этим он для меня стал в то время – реальным соприкосновением с обособленным миром верующих в Бога. Хотя самому мне до веры было еще ох как долго и далеко.

      Вторая в моей жизни встреча со священником произошла намного позже, при обстоятельствах, всем хорошо знакомых: я решил креститься. Крестины проходили в обстоятельствах экзотических: в Феодосии, весной, на Пасху. У крестившего меня священника загорелся дом. Храм опустел: служивые поспешили на пожар, спасать добро. А я отправился на вокзал и сел в поезд, идущий в Москву: пора было возвращаться в свою колею.

      Через месяц я сидел в гостях у пожилых интеллигентов, и на вопрос, почему я крестился именно в Православной церкви, ответил: «Просто потому, что мы – русские, и это наша церковь», – я и вправду тогда так думал.

      Почему я вообще крестился? Мне в голову не приходила эта мысль, когда весной 80-го я ехал в Крым навестить Ирину, ставшую мне крестной матерью. Провожавший меня странный парень по кличке «мсье Пьер» сунул на прощание тонюсенькую книжицу – почитать в поезде. Оказалось – Евангелие.

      Я