Лихолов. Катерина Яковлева

не мертв, не бодр, не в дреме. А будто опьяненный, что-то понимал, что-то смутно чувствовал, но вырваться не мог. И теперь уже даже на шепот не было сил. Туман проскользнул в самую глубину тела, гася там последние остатки тепла. Ощущал Елисей только как он летит куда-то. Будто он – низкое-низкое облако, и его привязали за веревочку да тащат прочь. Лихолов же очнулся от крика Елисея, потому как сон бывалого охотника всегда чуткий. Только поздно. Он тоже уже был скован весь могильным холодом, каким-то глубоким отчаянием.«Туга» —вспомнилось северное словечко. И так же на него налетел туман, застлал глаза, прополз внутрь, превратил в облако и унес.

      Сколько их тащили и куда – не ясно, чувства времени и пространства стирается, если ты – всего лишь сгусток тумана. В том состоянии ощущали они только одно – тоску. Были самой тоской. Тоской дышали. Тоску несли за собой и вились туманом по земле.

      В какое-то мгновение мир вернулся в прежнее состояние. Лихолов и Елисей снова оказались людьми, не туманами, но все так же полностью скованными могильным холодом. Тела их, усадили рядом друг с другом, а вокруг происходило что-то вроде собрания. То была плоская ветряная вершина одного из холмов, внизу обрамленная кольцом сосен. Луна освещала это открытое лысое горное плато. Кругом хороводом стояли мерзкие скрюченные сизые тени, словно выкидыши ночного тумана, с ломанными горбатыми фигурами. Напротив пленников же стояла самая крупная тень, кто-то вроде местного предводителя, короля или вождя. Все остальные, скорченные и убогие, что-то шептали тому, главному, на непонятном наречии. А вождь внимательно слушал. «Шур-шур!» – только и можно было расслышать.

      Странники же по-прежнему не могли ни шевелиться, ни даже говорить, только безвольно сидели, как тряпичные куклы. Вдруг главная тень взмахнула рукой, и все смолкли. Вождь сделал два шага в направлении пленников. А потом стал властно медленно говорить с ужасным акцентом на всеобщем человеческом языке. Шипящим сдавленным голосом. Это звучало так, словно бы пыль по горам зашуршала от ветра:

      – Гости незваные. Гости нежданные. Забрели в мои края… Посмели шагать. Посмели топать. Своими грязными сапогами. По моим Горбатым Горам! – раздалось поддерживающее шипение жуткой призрачной толпы. – Я – Версипал. Я – хозяин. Хозяин горбатых гор. Царь духов. Сила мрака. Жуть тумана.

      Тут толпа буквально взорвалась визгами и воем, прославляя своего царя. По душе Елисея разлился жгущий ужас, словно в его живот залили кипящее железо.

      – Жгу я голубые костры здесь. Каждую ночь жгу. Костры из душ. Умерших здесь душ. Зверей, птиц – все мои. И на огонь той жертвы живу. Мы все тут живем. И так уже века. А еще высоко жгу. Там, где видно издалека. Чтобы никто чужой. Не влез в мои горы без спроса. А вы – наглые. Смертные. Песчинки пыли. Вы убили мою птицу. Стрелой. Сожрали сами. А дух ее был МОЙ! Он должен был. Гореть в моем синем огнище! Без спроса. Без дозволения моего. Ограбили!!!

      Гул топы снова