Зеркало и свет. Хилари Мантел

пишет сонет, когда ушибет палец на ноге, – замечает он.

      – Поэты благоденствуют, – подхватывает Ричард, – а вся боль достается их друзьям.

      Мартин сообщает узнику об их прибытии легким стуком в дверь, словно за ней покои знатного лорда.

      – Посетители, мастер Уайетт.

      В комнате танцуют солнечные блики, молодой человек сидит за столом в луче света.

      – Отодвиньтесь, Уайетт, – говорит Ричард. – Солнце падает вам прямо на лысину.

      Он забывает, как груба молодость. Когда король спрашивает: «Я лысею, Сухарь?» – он отвечает: «Форма головы вашего величества восхитит любого живописца».

      Уайетт проводит ладонью по редким светлым волосам:

      – Выпадают, не успеешь оглянуться, Ричард. К моим сорока ни одна женщина на меня и не взглянет, если только не вздумает проломить мне череп ложечкой для яйца.

      Каждую минуту Уайетт готов расплакаться или расхохотаться, но ни смех, ни слезы не имеют значения. Еще живой, когда пятеро казнены, живой и не перестающий этому изумляться, он трепещет на грани нестерпимой боли, словно человек, который подвешен на крюке и упирается в пол лишь пальцами ног. Он, Кромвель, слышал о таком способе допроса, но не имел надобности к нему прибегать. Заводите руки узнику за спину и подвешиваете его на потолочной балке. Вес тела удерживает лишь эта крохотная точка опоры. Если узник шевельнется или если выбить из-под него ноги, он повиснет на руках и вывихнет оба плеча. Хотя это лишнее, незачем никого калечить, пусть болтается в воздухе, пока не удовлетворит ваше любопытство.

      – В любом случае мы уже позавтракали, – говорит он. – Комендант Кингстон такой растяпа, что мы боялись, как бы он не угостил нас заплесневелым хлебом.

      – Он не привык, – говорит Уайетт. – Отрубить голову английской королеве и пяти ее любовникам. Такое выпадает не каждую неделю.

      Он раскачивается, раскачивается на крюке, вот-вот оступится и завопит.

      – Итак, все кончено? Иначе бы вас здесь не было.

      Ричард пересекает комнату, склоняется над затылком Уайетта, треплет его по плечу, твердо и по-дружески, словно хозяин любимого пса. Уайетт неподвижен, лицо в ладонях. Ричард поднимает глаза: сами скажете, сэр?

      Он наклоняет голову: говори ты.

      – Она храбро встретила смерть, – произносит Ричард. – Говорила мало и по делу, просила прощения, благодарила короля за милосердие и не пыталась оправдаться.

      Уайетт поднимает голову, в глазах изумление.

      – Она никого не обвиняла?

      – Не ей обвинять кого бы то ни было, – мягко замечает Ричард.

      – Но вы же знаете Анну. У нее было здесь время подумать. Должно быть, она спрашивала себя, – его голубые глаза косятся в сторону, – почему я здесь, где свидетельства против меня? Наверняка она молилась за пятерых казненных и недоумевала, почему среди них нет Уайетта?

      – Вряд ли она обрадовалась бы, увидев вашу голову на плахе, – говорит он. – Знаю, любви между вами не осталось, знаю, насколько злобный был у нее нрав, но едва ли она желала увеличить