Бог бабочек. Юлия Пушкарева

вечно лезут на рожон.

      Щёлкаешь зажигалкой и с весёлой горечью констатируешь:

      – Ну, я бы сказал, что масштаб тут поменьше. Марк – не Самсон, а обычный еблан!

      – Почему это? – обижаюсь за Марка из писательской солидарности.

      Закатываешь глаза. Когда ты куришь, за вуалью дыма их непонятно-зелёный оттенок кажется ещё богаче.

      – Да потому что как это вообще – настолько потерять голову из-за единственной встречи в клубе?! Да ещё и так доверять какой-то шмаре. Не понимаю!

      Разглаживаю складки на простыне. Ты скорее рисуешься, чем правда так считаешь. Романтизма в тебе до сих пор так много, что никакой циничности его не перекрыть.

      По крайней мере, мне так кажется.

      – «А ты уверенно ходишь по моему солнечному сплетению лунной походкой»… Очевидно же, что она для него – не просто какая-то «шмара» из клуба.

      – Ой, Юль, да ладно тебе! – (Стряхиваешь пепел, изящно постукивая по сигарете ногтем). – Навыдумывал он много, но по факту-то она кто? Ты сначала дослушай, а потом суди. Увидишь, как он воспримет то, что она кинет его.

      Значит, всё-таки кинет. Жаль.

      – Что навыдумывал – не спорю. Вдохновился, встретил музу. Бывает.

      – Музу. Ага.

      – А что? Видно же, что для него это главное. «У меня полна голова тумана, призванье – марать бумагу»…

      Окидываешь меня цепким уважительным взглядом.

      – Ого. Ты вот так с ходу цитаты запоминаешь?

      – Ну, я же и раньше слушала. И эта строчка мне нравится.

      Объясняю, словно оправдываясь, – сама не понимаю, за что.

      Если бы не мат (часто неуместный), я бы назвала «Горгород» одной из самых по-юношески романтических историй среди известных мне. Любовь, боль и творчество, распятые бездушной массой во главе с властью, – всё это столько раз было, но по-прежнему выворачивает душу.

      Хотя, возможно, дело просто в том, что все тексты Оксимирона для меня связаны с тобой.

      Легонько царапаешь меня по колену.

      – Ну, что я могу сказать, Тихонова? Ещё один приговор себе подписала. Сейчас дослушиваем «Переплетено», а потом переслушиваем «Девочку-пиздец» и «Всего лишь писатель». Ты кучу тем задала, которые хочу обсудить. – (Надавив ногтем чуть сильнее, насмешливо смотришь, как я вздрагиваю). – Всё, выхода нет!

      – Да я не против. – (Улыбаюсь, стараясь, чтобы улыбка не выглядела испуганной. В твоём голосе вибрирует жутковатое напряжение непредсказуемости). – Эти две мне очень нравятся.

      Строго приподнимаешь бровь.

      – А я не спрашиваю, против ты или за. Я твой господин и ставлю перед фактом.

      Опускаю взгляд. Теперь мне действительно страшно. Этим утром в тебе было так мало отчуждённой хозяйской холодности – совсем не как в звонках или переписке. Я почти забыла, что больше не прежняя Юля для тебя.

      Если это правда.

      – Конечно, мой господин. Прости меня, я… забылась.

      Молчишь пару секунд – наверняка оцениваешь мою