Бог бабочек. Юлия Пушкарева

отсылка к Марио Пьюзо для него сложновата. Шатов, кажется, готов подскочить со стула от восторга. Настя просто смотрит на тебя с тем же безмятежным, чуть отрешённым выражением – словно любуется далёкой, непостижимо-прекрасной галактикой в телескоп). – По-своему я восхищён каждым из вас, по-своему вам благодарен. И сегодня попытаюсь это выразить, хотя я по-прежнему лештинское быдло и несколько семестров технарского образования вряд ли это исправили… Да, я только о себе, не подумайте плохого! – (Для убедительности постукиваешь себя по груди кончиком пальца). – Поскольку большинство присутствующих – технари, я осознаю, что после праздника у меня есть серьёзный риск быть залошаренным… После праздника же можно – правильно, Тём? – (Артём и Шатов уже в открытую покатываются от смеха). – Только Юля безобидна в этом плане, потому что она филолог… Так вот, отвлекаюсь. Каждый из вас дал мне очень много за то время, что мы знакомы. Каждый из вас стал важной частичкой моего мира здесь, в Т. Можно сказать… частичкой моей второй семьи. Все вы знаете – каждый в своей мере, но знаете, – что с первой, буквальной, семьёй у меня всё… Скажем, непросто. Но здесь… Здесь я обрёл вторую.

      Умолкаешь, переводя дыхание; теперь над столом повисает тишина. Слышно, как тикают настенные часы и как взволнованно дышит Шатов. Я чувствую отчаянную надежду и отчаянное одиночество в твоём голосе; одиночество – поверх вечных игр. Жажду искренности и страх перед ней. Твои глаза лучатся мягким изумрудным светом; что-то надсадно вонзается мне под рёбра.

      – Так что этот стакан сока – ну и что, пускай сока, – я хочу поднять за вас! За близких мне людей, которые пришли меня поздравить, несмотря на этот жёсткий мороз… За Вас, Владимир Сергеевич! За Ваш здравый смысл и умение стоять на ногах, когда меня куда-то не туда заносит… За многократную помощь. Ну, и за совместную обжираловку всякой гадостью по ночам, и за совместные бдения перед моим экзаменом Комаровскому. Спасибо, от души спасибо! – (Твой голос дрожит от смеха; Володя, смущённо почёсывая шею, кивает тебе через стол). – За вечные несчастные тачки Тёмы и его искреннее непонимание того, как можно не любить футбол и тачки и при этом не быть ущербным. А если серьёзно – за твою надёжность и чувство юмора, Тём… Знаю, у нас не принято так, но ситуация, сам видишь, обязывает. – (Артём расплывается в улыбке, определённо не видя в ситуации никаких сложностей). – Шатов… За твои фрейдовские штуки в анализе людей (капец как я их боюсь) и за душевно-философские разговоры. Да, Владимир Сергеевич, то самое, что Вы называете «страдать хуйнёй». Дамы, простите за мат… Шатов, спасибо за… ум твой. За умение ценить мои мысли и тексты и творить собственные. Вот как-то так!

      – Блин, Диман… Можно я отвечу? – бормочет Шатов и, покраснев до багровости, начинает пробираться к тебе через ноги Володи и Насти. – Я…

      – Да можно, конечно, можно! Следи только, чтоб я мысль не потерял… Ну, ты чего, Шатушка? – ласково и чуть удивлённо спрашиваешь ты, когда Шатов судорожно обнимает тебя и хлопает по спине. Его глаза влажно